вест черный компакт — Штрих-код: 46145765

Результаты поиска Штрих-код: 46145765

Наши пользователи определили следующие наименования для данного штрих-кода:

№	Штрих-код	Наименование	Единица измерения	Рейтинг*
1	46145765	ВЕСТ ЧЕРНЫЙ КОМПАКТ	ШТ.	79
2	46145765	СИГАРЕТЫ WEST COMPACT BLACK 6МГ	ШТ.	19
3	46145765	WEST COMPACT BLACK	ШТ.	14
4	46145765	WEST COMPACT BLACK 6MG	ШТ.	6
5	46145765	СИГАРЕТЫ WEST COMPACT BLACK PARTNER	ШТ.	6
6	46145765	ВЕСТ КОМПАКТ ЧЕРНЫЙ	ШТ.	6
7	46145765	WEST BLACK COMPACT	ШТ.	5
8	46145765	WEST COMPACT	ШТ.	3
9	46145765	СИГАРЕТЫ ВЕСТ ЧЕРНЫЙ КОМПАКТ	ШТ.	3
10	46145765	ВЕСТ ЧЕРН ОБЫЧНЫЙ	ШТ.	3

* Рейтинг — количество пользователей, которые выбрали это наименование, как наиболее подходящее для данного штрих-кода

Поиск: вест черный компакт

Black Hills National Forest Жилье — West Pennington, Южная Дакота

Black Hills National Forest Жилье — West Pennington, Южная Дакота | AirbnbПропустить и перейти к тексту

К сожалению, некоторые разделы сайта Airbnb не работают как задумано, если не включить JavaScript.

Найдите и забронируйте уникальное жилье на Airbnb

Лучшее отпускное жилье в г. Black Hills National Forest

По мнению гостей, у этих вариантов непревзойденное местоположение, чистота и не только

домик целиком · 4 гостя · 2 кровати · 1 ванная

High Country Guest Ranch — #34 John WayneThese are setup very similar to the layout of a standard hotel room w/2 queen beds in each cabin. Great for a quick get a way. Not open year round.

домик целиком · 4 гостя · 1 кровать · 1 ванная

Tenderfoot Creek RetreatIn this verdant valley we are all family regardless of race, religion, politics, and sexual preference; we welcome all. You will find yourself surrounded by towering evergreens of the Black Hills National Forest, and steps from the Mickelson Trail. You will occupy the entire main or 2nd floor of this rustic residence. Close to all the major Black Hills attractions yet you will feel at one with nature. Tenderfoot Creek can lull you to sleep or greet the morning with its soothing chatter.

жилой дом целиком · 6 гостей · 5 кроватей · 2 ванные

★Nature Stay with Views Like No Where Else★This home is magazine worthy and one of a kind! Modernly furnished to an excellent standard. It is the ideal retreat for a secluded & nature-bound stay. You can open the windows and let the sounds of the creek make you feel like you are in paradise. It is Conveniently located near Mount Rushmore, Crazy Horse, Custer State Park, and other major tourist destinations. It’s less than 5 minutes to Hill City! We believe it is the ultimate location to immerse yourself in the beauty of the Black Hills.

Жилье для отпуска на любой вкус

Подберите идеальный вариант

• Жилье

  Комфортное жилье со всем необходимым

• Гостиницы

  Стильное жилье с удобствами

• Уникальное жилье

  Больше, чем место для сна

Популярные удобства в отпускном жилье г. Black Hills National Forest

• Бесплатная парковка на территории

Больше отпускного жилья в г. Black Hills National Forest

1. домик целиком
2. · Hill City

NEW! Mtn Getaway w/Scenic View, 15 Mi. to Rushmore

44 905₽ / ночь

44 905₽ за ночь

1. арендуемое жилье целиком
2. · Hill City

Уникальная вилла Gold Stone

15 333₽ / ночь

15 333₽ за ночь

1. домик целиком
2. · Hill City

Saddle Ridge

32 294₽ / ночь

32 294₽ за ночь

1. Отдельная комната
2. · Hill City

Комната мечты о фазанах, мини-кухня, в гостинице Restmore Inn

11 485₽ / ночь

11 485₽ за ночь

1. Отдельная комната
2. · Hill City

High Country Guest Ranch — #23 Rodeo

8 397₽ / ночь

8 397₽ за ночь

1. жилой дом целиком
2. · Hill City

20 acre horse ranch w/goats and motorcycle garage

33 118₽ / ночь

33 118₽ за ночь

1. домик целиком
2. · Hill City

Newton Creek Retreat

35 184₽ / ночь

35 184₽ за ночь

1. домик целиком
2. · Hill City

Spacious Retreat w/ BBQ — 15 Miles to Mt Rushmore!

46 271₽ / ночь

46 271₽ за ночь

1. жилой дом целиком
2. · Custer

★ Отдых в уединенном уголке Крика ★

38 031₽ / ночь

38 031₽ за ночь

1. домик целиком
2. · Custer

Granite Springs

24 628₽ / ночь

24 628₽ за ночь

1. домик целиком
2. · Hill City

Bears Den Cabin @Restmore Inn, удобное расположение

13 445₽ / ночь

13 445₽ за ночь

1. домик целиком
2. · Hill City

Историческая каюта Stagecoach в Restmore Inn

18 452₽ / ночь

18 452₽ за ночь © 2021 Airbnb, Inc. All rights reserved

«Черные рыцари» (Вест Пойнт) – «Красные Звезды» – 3:4 Б

Четвертый матч североамериканского турне «Красных Звезд» против «Черных рыцарей» из военной академии Вест Пойнт получился самым напряженным во многом из-за довольно своеобразного судейства. Тем ценнее победа, добытая в буллитной перестрелке.

Не раз приходилось слышать сравнения Вест Пойнта со сказочной школой Хогвардс, в которой учился Гарри Поттер. Они действительно похожи. Большинство зданий военной академии — словно продолжение скалы, на которой стоят. На самом деле — это бывший форт, когда то служивший по прямому назначению и сыгравший ключевую роль в борьбе за независимость США. И, помимо зданий, построенных в позапрошлом веке, тут остались и пушки. Вот они, стоят в ряд недалеко от поля для американского футбола. По-армейски начищены до блеска. Понятное дело, что и улицы, и газоны перед домами кадетов тоже чисты до стерильности. Громадный собор закрыт. Сюда ходят по воскресеньям и ходят протестанты, о чем, собственно, и сообщает табличка.

И снова ни души на улицах. Но тут все более менее понятно. Первый суперинтендант Вест Пойнта Сильванус Тайер установил порядок, по которому студенты в основном работают дома, самостоятельно. Ну а другой суперинтендант, Даглас Макартур, провозгласил, что каждый кадет должен быть спортсменом. Поэтому, вот футбольное поле, вот бейсбольный стадион с внушительными трибунами. За ним — хоккейно-баскетбольный комплекс. К нему подкатывают машины, из которых выходят подтянутые парни в костюмах и при галстуках — соперники «Красных Звезд».

Интересно, что именно здесь, в Вест-Пойнте, начиналась история заокеанских турне «Красных Звезд». Первый матч первой североамериканской серии был сыгран здесь 28 декабря 2010 года. И тогда команда, в составе которой блистали братья Стрельцовы, Точицкий, Дедунов не оставила и камня от американской крепости, обыграв «Черных рыцарей» — 10:4.

— Пора начинать побеждать, — таким был настрой и тренеров, и игроков после двух поражений подряд, от Йеля и Гарварда.

И именно с таким настроем наши начали матч против Вест Пойнта. И сразу столкнулись с противодействием не только соперника, но и судейской бригады. В первом периоде арбитры четырежды отправляли наших игроков на скамейку, удивительным образом не замечая явных нарушений со стороны хозяев. Однако, несмотря на это, на перерыв наши ушли, ведя в счете — 2:0. Тренеры решили объединить в одном звене Ларичева, Николаева и Шиксатдарова и получили супертройку, которая раз за разом ставила в тупик американскую оборону. Николаев открыл счет на 12-й минуте, а вскоре это же звено запрессовало соперника на выходе из зоны, завладело шайбой, и Николаев отдавал Ларичеву уже практически на пустые ворота. А американцы, с середины первого периода начавшие провоцировать наших игроков ударами клюшкой и толчками в спину после свистка, с успехом продолжили делать это и во второй трети при полном попустительстве судей. В результате пятое подряд удаление «Красных Звезд» завершилось-таки голом. Заремба, не сближаясь с вратарем, пробил в дальний угол. Коробов, вроде бы, достал шайбу, но от его щитка она отскочила в сетку. Судьи продолжали удалять наших игроков, во второй раз оставили «Красных Звезд» втроем против пятерки хозяев. Однако к перерыву счет не изменился — 1:2.

И все же в начале третьего периода американцам удалось перехватить инициативу, и к шестой минуте наши уже уступали в счете. Однако поражение в этом матче было бы вопиющей несправедливостью, и Николаев на 53-й минуте забросил третью шайбу.

В овертайме ближе к успеху были «Красные Звезды», а на последних секундах Мокшанцев зарядил от синей линии и со стороны показалось, что шайба побывала в воротах Вест Пойнта. Однако просмотра момента не было, и остается поверить судьям, которые не увидели гола.

На буллитах Коробова сменил Богданов, и не позволил американцам забросить ни разу. У «Красных Звезд» второй буллит вышел исполнять Севанькаев, и сотворил настоящий шедевр, развернувшись на 180 градусов прямо перед вратарем, а затем положив шайбу прямо под перекладину. Этот гол оказался единственным во всей буллитной серии и победным.

Следующий матч «Красных Звезд» начнется в новогоднюю полночь, и когда в Москве будут поднимать бокалы, наши игроки выйдут на лед против колледжа Бэбсон.

«Черные рыцари» (Вест Пойнт) – «Красные Звезды» — 3:4 бул. (0:2, 1:0, 2:1, 0:0, 0:1).

Голы:

0:1 Николаев (Шиксатдаров, Мокшанцев, 11.28)

0:2 Ларичев (Николаев, 15.02)

1:2 Заремба (Козлак, Альварез, 34.52)

2:2 Шехтер (Фэйм, Рушлейн, 44.10)

3:2 Заремба (Козлак, 45.58),

3:3 Николаев (Шиксатдаров, Ларичев, 12.48)

3:4 Севанькаев (65.00 — реш.буллит)

Документальная и иллюстрированная история роли афроамериканцев в экспансии Соединенных Штатов на Запад: Кац, Уильям Лорен: 9780684814780: Amazon.com: Книги

Глава 1

Исследователи

Мы, американцы, узнали о развитии Запада из учебников истории, школьных учебников, романов, фильмов и телеэкранов. Поступая таким образом, мы безмолвно опекались мифом о том, что в пограничный состав персонажей входили только белые и красные люди.Хотя западные стереотипы изобилуют вероломными красными мужчинами, сердечными пионерами, бесстрашными исследователями, нежными миссионерами, героическими и красивыми ковбоями и кавалеристами — черные мужчины и женщины не появляются.

В 1942 году историк, получивший Пулитцеровскую премию Джеймс Траслоу Адамс, автор и редактор более двух десятков томов по американской истории, настаивал на том, что чернокожие люди «по своей природе непригодны для того, чтобы стать основателями общин на границе, как, скажем, шотландские ирландцы. были в высшей степени приспособлены для этого…. «Безусловно, черные мужчины обладали« многими превосходными качествами, — отмечал Адамс, — уравновешенным характером, привязанностью, большой преданностью … подражанием, готовностью следовать за лидером или господином », но это были, надо согласиться, «не те качества, которые … сделали хорошими … пограничников …» Расовые предубеждения и дезинформация, на которых основывалось это утверждение, были традиционными среди американских историков — и продлили наше невежество.

Чернокожие люди плыли с Колумб и сопровождал многих европейских исследователей в Новый Свет.Педро Алонсо Нино, который, как говорят, был черным, был в первом путешествии Колумба, и другие африканцы отправились с ним во второе плавание в следующем году. К третьему путешествию Колумба в 1498 году чернокожее население Нового Света увеличивалось, и его экономическая ценность постепенно признавалась испанцами и португальцами.

Испанцы считали африканцев полезными и опасными. В 1501 году, когда королевский указ впервые дал официальную санкцию на ввоз африканских рабов в Эспаньолу, многие опасались использовать их из-за их бунтарства.Два года спустя губернатор Эспаньолы Овандо пожаловался королю Фердинанду, что его африканские рабы «бежали среди индейцев и учили их дурным обычаям, и никогда не будут схвачены». Однако его решение, основанное на потребностях в рабочей силе, заключалось в снятии всех ограничений на их ввоз. Очевидно, он выиграл свое очко на испанском корте. 15 сентября 1505 года король Фердинанд написал ему: «Я пришлю больше негров-рабов по твоей просьбе. Я думаю, их может быть сотня. Каждый раз с ними будет идти надежный человек, который может разделить золото, которое они могут собрать, и может пообещать им облегчение, если они будут хорошо работать.«К 1537 году губернатор Мексики отметил:« Я написал Испании для черных рабов, потому что считаю их незаменимыми для обработки земли и увеличения королевских доходов ». Десятью годами ранее Антонио де Эррера, королевский историк короля Филипп II Испанский, по оценкам, в их колониях в Новом Свете проживает около десяти тысяч африканцев. Это произошло за 92 года до высадки паломников в Плимуте. К 1600 году более девяноста тысяч африканцев были отправлены в Латинскую Америку. Высадились в Джеймстауне и Плимут еще впереди.

Когда испанские конкистадоры покинули Эспаньолу, чтобы исследовать материковую часть Америки, их сопровождали чернокожие мужчины. В 1513 году люди Бальбоа, в том числе тридцать африканцев, пробились сквозь пышную растительность Панамы и достигли Тихого океана. Там группа остановилась и построила первые корабли, построенные на западном побережье Америки. В 1519 году африканцы сопровождали Кортеса, когда он завоевал ацтеков; триста африканцев тащили его огромные пушки. Затем один из чернокожих людей Кортеса посадил и остался собирать первый урожай пшеницы в Новом Свете.Другие были с Понсе де Леоном во Флориде и Писарро в Перу, где они несли его убитое тело в собор.

Pioneer Maroon Settlements

С туманного рассвета первых высадок Америки за границу африканцы, сломавшие свои цепи, бежали в пустыню, чтобы создать свои собственные «темно-бордовые» поселения (от испанского слова, означающего «беглецы»). Европейцы рассматривали «маронов» как нож, стоящий в самом сердце рабовладельческой системы, возможно, прижатый к тонкой линии белого военного правления в Новом Свете.Но для смелых мужчин и женщин, которые построили эти сообщества преступников в пустыне, они были обещанием первопроходцев.

В отдаленных районах Америки, недоступных для европейских армий, многие из них превратились в надежно защищенные сельскохозяйственные и торговые центры, носящие такие названия, как «Потревожите меня, если осмелитесь» и «Испытайте меня, если будете мужчинами». В песнях Maroon звучит вызывающе: «Черный мужчина радуется / Белый человек не придет сюда / А если он придет / Дьявол уберет его». В течение более 90 лет в Бразилии 17 века Республика Пальмарес отбивала натиск голландских и португальских войск.В 1719 году бразильский колонист написал королю Португалии Джао марунов: «Их самоуважение растет из-за страха перед ними белых».

Женщины сыграли жизненно важную роль в этих поселениях пионеров. Часто в дефиците их искали как уважаемых жен и матерей, которые обеспечивали бы стабильность, питание семейной жизни и детей, будущее общины. Семьи означали, что эти анклавы будут стремиться к миру, но что их солдаты будут сражаться с захватывающими рабами армиями до смерти.

Две женщины правили бордовыми поселениями в колониальной Бразилии. Филипа Мария Аранья управляла колонией в Амазонии, где ее военное мастерство убедило португальских чиновников, что разумнее вести переговоры, чем пытаться победить ее армии. Договор предоставил народу Араньи независимость, свободу и суверенитет. В Пассане неназванная африканская женщина бросила свои малалийские индийские и африканские партизанские отряды против европейских солдат.

По всей Америке африканцев приветствовали в деревнях коренных американцев как сестер и братьев.Часто порабощенные вместе, красные и черные люди обычно объединялись в поисках свободы. «Сначала бежали индейцы, а затем, поскольку они знали лес, они вернулись и освободили африканцев», — пишет антрополог Ричард Прайс о происхождении народа Сарамака в Суринаме в 1680-х годах. Он описывает американскую пограничную традицию, старуюю, как День Благодарения.

Система усыновления коренных американцев, не имевшая расовых барьеров, привлекала чернокожих мужчин и женщин в битву против вторгшихся европейцев.Художник Джордж Кэтлин описал «негров и североамериканских индейцев, смешанных и равных по крови», как «самых прекрасных и могущественных людей, которых я когда-либо видел».

До 1700 года маронами, как правило, правили африканцы, но после этого они, скорее всего, управлялись детьми от браков афро-американских индейцев. Картер Г. Вудсон, отец современной истории чернокожих, назвал эту расовую смесь «одной из самых длинных ненаписанных глав в истории Соединенных Штатов». В исследовании 1920-х годов в Колумбийском университете антропологом Мелвином Дж.Херсковиц доказал, что каждый третий афроамериканец имеет индийскую ветвь в своем генеалогическом древе.

Начиная с битвы в Джеймстауне, штат Вирджиния, в 1622 году белые жаловались, что «индейцы убили всех белых, но спасли негров». Полковник Чарльстона Стивен Булл призвал разделить расы, чтобы «посеять ненависть между неграми и индейцами». Европейцы предотвратили их встречи и браки, положили конец порабощению индейцев и представили африканское рабство пяти цивилизованным нациям, чероки, чикасо, чокто, крикам и семинолам.Но Джон Бартрам обнаружил, что индийское рабство было настолько мягким, что позволяло рабам выходить замуж за хозяев и обретать «свободу … и равенство».

«Мы заставляем индейцев и негров проверять друг друга, чтобы из-за их значительно превосходящего числа мы не были раздавлены тем или другим», — заявил преподобный Ричард Лудлам. Коренных американцев нанимали или подкупали для охоты на беглых рабов, а рабов вооружали для борьбы с коренными американцами. Когда местные жители отказались, были наняты бойцы из далеких регионов.

Но белая крышка никогда не закрывалась.В 1721 году губернатор Вирджинии дал обещание пяти нациям вернуть всех беглецов; в 1726 году губернатор Нью-Йорка дал обещание Конфедерации ирокезов; в 1746 году обещали гуроны, а в следующем году — делавары. Никто никогда не возвращал раба.

К ужасу рабовладельцев, два темных народа начали объединяться как союзники и семьи с западного побережья Атлантического океана.

Стивен Дорантес или Эстеван

Первый африканец, имя которого фигурирует в исторических хрониках Нового Света, был исследователем многих навыков, хотя он жил и умер рабом.Эстеван, родившийся в Азаморе, Марокко, на рубеже XV века, был слугой Андреса Дорантеса, и его по-разному звали Эстеванико, Стивен Дорантес или Эстебан. 17 июня 1527 года в Сан-Лукас-де-Баррамеда, Испания, он и его хозяин сели на корабль, направляющийся в Новый Свет. Эстевану тогда было около тридцати и, возможно, не больше, чем слуга своего господина. Оба были частью экспедиции из пятисот человек по исследованию северного берега Мексиканского залива. Это задание было санкционировано королем Карлом I и возглавлялось его недавно назначенным губернатором Флориды Панфило де Нарваэсом.По всей видимости, Эстеван был не единственным африканцем в группе; но он стал первым, кто определил ход истории как людей, живущих в Новом Свете, так и пришельцев из Европы.

14 апреля 1528 года экспедиция Нарваэса высадилась во Флориде, вероятно, в заливе Сарасота, и начала запланированные исследования. Почти сразу же он столкнулся с сочетанием неумелого управления и стихийных бедствий, и его численность неуклонно сокращалась из-за голода, дезертирства и даже каннибализма.В одной индийской деревне, которую позже переименовали в «Остров несчастья», из-за болезни количество людей сократилось с восьмидесяти до пятнадцати. В конце концов остались только четверо: Эстеван, его хозяин и двое других белых. Все четверо вскоре были порабощены индейскими племенами. Во время полугодовой встречи индейцев все четверо встретились и, как повсюду рабы, начали планировать свой побег. На следующем собрании индейцев три белых и один черный рабы вместе сбежали, устремившись на запад вдоль побережья Мексиканского залива.

Единственный рекорд за годы странствий был позже записан их лидером Альваром Нуньесом Кабесой де Вака.Он рассказал, как четверо сумели уживаться с индейскими племенами, выдавая себя за знахарей, используя крестное знамение, христианские молитвы и заклинания, а также прилагая некоторые усилия к незначительной хирургии. Эстеван, как отмечал Кабеса де Вака, «был нашим посредником; он узнал, какими путями мы хотим идти, какие там есть города и что мы хотели знать». В 1536 году, через восемь лет после того, как партия Нарваэса высадилась во Флориде, четверо ее единственных выживших достигли испанской штаб-квартиры в Мексике.

Трое белых уехали в Испанию: Андрес Дорантес продает Эстевана Антонио де Мендосе, вице-королю Новой Испании.Рассказы Эстевана, приукрашенные индийскими сказками о Чиболе или «Семи золотых городах», привели в восторг его испанских слушателей, особенно когда он создал несколько металлических предметов, чтобы продемонстрировать, что плавка — это искусство, известное в Чиболе.

В 1539 году губернатор Мендоса назначил отца Маркоса де Низа, итальянского священника, руководителем экспедиции в Сиболу. Эстеван был логичным выбором для его проводника. Африканца послали вперед с несколькими индейцами и двумя огромными борзыми и проинструктировали отправить обратно деревянные кресты, размер которых указывал бы на его близость к своей цели.Эстеван снова решил изобразить знахаря, на этот раз неся большую тыкву, украшенную колокольчиками и красно-белым пером. Вскоре к этому загадочному чернокожему присоединилось множество индейцев. И один за другим в лагерь отца Маркоса начали прибывать огромные белые кресты, которые несли индейские проводники Эстевана, которые также сообщили, что свита африканца увеличилась до трехсот, а его осыпали драгоценностями. Были также свидетельства наличия крестов: каждый был больше предыдущего, и каждые несколько дней появлялся другой.Отец Маркос приказал ускорить переход к Эстевану и Сиболе.

Отец де Низа отправляет Эстевана вперед

Итак, сайде Стефан ушел от меня в Страстное воскресенье после обеда; и через четыре дня после того, как посланники Стефана возвратились ко мне с большим крестом в человеческий рост, и они принес мне известие от Стефана, что я должен немедленно отправиться за ним, потому что пчела нашла людей, которые дали ему информацию об очень могущественной провинции, и что он послал мне одного из упомянутых индейцев.Этот индеец сказал мне, что это было тридцать дней пути от города, где был Стефан, до первого города провинции сайде, который называется Сеуола. Хи также подтвердил, что в этой провинции есть семь великих городов, все под властью одного Господа, дома которых сделаны из Лайма и камня и очень велики … Ранние путешествия, путешествия и открытия английской нации (Лондон, 1810)

Но от Эстевана больше никаких известий не поступало.Несколько недель спустя прибыли два раненых индейца и рассказали отцу Маркосу о поимке Эстевана и резне всей экспедиции, когда они собирались войти в индейскую деревню. В их отчете говорится: «Мы больше не могли видеть Стефана, и мы думаем, что они застрелили его, как они сделали все остальное, что было с ним, так что никому не удалось спастись, кроме нас».

История Эстевана не заканчивается его смертью. Он был первым неиндейцем, который исследовал Аризону и Нью-Мексико, и рассказы и легенды о его путешествии стимулировали исследования Коронадо и де Сото.

Смерть Эстевана

Я попросил этих раненых индейцев о Стефане, и они … сказали, что после того, как они поместили его в … дом, не давая ему мяса и питья весь этот день и всю ночь они взяли у Стефана все, что он нес с собой. На следующий день, когда Сунн был на высоте копья, Стефан вышел из дома [и внезапно увидел толпу людей, идущих к нему из города], которые, едва заметив, он начал убегать, и мы тоже, и сразу же они стреляли в нас и ранили, и несколько человек упали на нас мертвыми…и после этого мы не могли больше видеть Стефана, и мы думаем, что они застрелили его, как они сделали все остальное, что было с ним, так что никому не удалось спастись, кроме нас одного.
Отец Маркос де Низа в Ричарде Хаклуйте, Коллекция Хаклуйта о ранних путешествиях, путешествиях и открытиях английского народа (Лондон, 1810 г.)

Эстеван становится легендой зуни

Принято считать, что Когда-то назад, когда стены Кьяки-мэ покрывали крыши, черные мексиканцы пришли из своих жилищ в Вечной Стране Саммер.Тогда индейцы Со-но-ли подняли сильный вой, и таким образом они и наши древние причинили друг другу много зла. Тогда и так был убит нашими древними, прямо там, где стоит камень, арройо Кья-ки-ме, одного из черных мексиканцев, крупного человека с чили-губами.
Цитируется Монро В. Уорк, The Negro Year Book, 1925

Эстеван также жил в легенде зуни, которая рассказывала о храбром черном человеке, который вошел в их деревню и был убит. Хотя никто так и не нашел Семь Золотых Городов, вера в их существование и их поиски не только привели к исследованию всего Юго-Запада Америки, но и дали новоприбывшим из-за границы материал, который они превратят в первый великий американский народный миф. .То, что африканский раб должен сначала поискать в Новом Свете мифическую страну богатства и комфорта, является символом опыта чернокожих в Америке.

Жан Батист Пуэнт Дю Сабль

В мире Даниэля Буна и Шефа Понтиака их друг Жан Батист Пуэнт дю Сабль был аномалией. Этот высокий, красивый, вежливый черный иностранец, получивший образование в Париже и поклонник европейского искусства, был известен повсюду на границе как своим умением ловца мехов, так и легкостью в отношениях с красными и белыми людьми.Однако его ниша в истории основана просто на торговом посте, который он основал в 1779 году в устье реки Чикаго. Как первое постоянное поселение в Чикаго, Дю Сабль стал основателем города. (Позже индейцы указали посетителям, что первым белым человеком, приехавшим в Чикаго, был черный.)

Дю Сабль родился в 1745 году на Гаити в семье французского моряка, отца и африканской рабыни. После смерти матери его отец отправил юного Дю Сабля учиться в Париж. Позже работал моряком на отцовских кораблях.В двадцать лет он потерпел кораблекрушение недалеко от Нового Орлеана; боясь, что он может быть порабощен, он убедил иезуитов спрятать его, пока он не наберется достаточно сил, чтобы покинуть Юг.

Он направился на северо-запад и стал звероловом. В британском отчете от 4 июля 1779 г. указывалось как его географическое, так и политическое положение: «Батист Пуэнт дю Сабль, красивый негр, хорошо образованный и поселившийся в Эшикагу, но во многом отвечавший интересам французов». Это подозрение привело к аресту Дю Сабля за «изменнические отношения с врагом», поскольку англичане и французы находились в состоянии войны.Обвинения вскоре были сняты, и в официальном отчете признается, что Дю Сабль «во всех отношениях вел себя подобающе человеку своего положения, и у него много друзей, которые придают ему хороший характер».

В течение шестнадцати лет Дю Сабль прожил в устье реки Чикаго, он посвятил себя построению своего бизнеса и выполнению своих домашних обязанностей. Он привез в свою грубую бревенчатую хижину женщину из племени потаватоми по имени Кэтрин и двадцать три произведения европейского искусства. Вскоре у пары родились дочь и сын.Хотя Дю Сабль приобрел восемьсот акров земли в Пеории, он всегда считал Чикаго своим домом. В его поселение вошли бревенчатый дом размером 40 на 22 фута, пекарня, молочная ферма, коптильня, птичник, мастерская, конюшня, сарай и мельница. Помимо торговли мехами, Дю Сабль был мельником, бондаром, земледельцем и всем остальным, что требовалось в поселении.

В 1788 году Дю Сабль и Екатерина поженились перед католическим священником в Кахокии. Через два года их дочь вышла замуж, и в 1796 году они стали бабушкой и дедушкой.В том же году Дю Сабль, тесно связанный с индейцами региона, решил баллотироваться на пост вождя соседних племен. Он потерял. В 1800 году, возможно, в результате этого поражения, он продал свою собственность в Чикаго за тысячу двести долларов и навсегда покинул этот район. Он жил, опасаясь только двух вещей — того, что он станет общественным обвинителем и что его не похоронят на католическом кладбище. Когда его настигла старость, ему пришлось просить помощи у общества. Но в 1818 году, когда он умер, его похоронили в церкви Св.Кладбище Чарльза Борромео.

York

Каждый американский школьник изучает героическую экспедицию Льюиса и Кларка, которая в течение двух с половиной лет составляла карты огромной территории Луизианы. И хотя они узнали о шошонской женщине Сакаджавеа, которая оказалась бесценной для экспедиции, им ничего не рассказали о Йорке, черной рабыне Кларка. В Соединенных Штатах больше статуй Сакаджавеи, чем статуй любой другой женщины. В отличие от этого Йорк соскользнул со страниц истории.

Тем не менее, Йорка было трудно игнорировать. Он был выше шести футов ростом и весом более двухсот фунтов. Для многих индейских племен он был главной достопримечательностью, и они приехали за много миль, чтобы увидеть его. Йорк ловко сыграл роль экзотики экспедиции. Находясь среди манданов в Северной Дакоте, Йорк позволил соплеменникам намочить палец и попытаться стереть его цвет. Кларк отметил в своем дневнике, как он использовал огромного черного человека: «Я приказал своему черному Слуге танцевать, что очень развеселило толпу и несколько удивило их, что такой крупный мужчина должен быть активным и т. Д., И т. Д.»Среди племен, таких как Гро-Вентры, Йорк считался великим лекарством, его безумные прыжки и скачки восхищали всех, кто видел их. В Айдахо среди нез-персе он не только танцевал и позволял им попытаться стереть свой цвет, но и придумал уникальную историю о своем происхождении. Кларк написал: «Для развлечения он рассказал им, что когда-то был диким животным, и его поймал и приручил его хозяин; и, чтобы убедить их, показал им подвиги силы, которые, в добавление к его внешности, сделали его более ужасным, чем мы хотели, чтобы он был.«Племя, однако, очевидно, не было недовольно им и вместе с белыми мужчинами в группе разрешило ему взять« индийскую жену »во время двухнедельного пребывания экспедиции. Неделю спустя, 16 августа 1805 года, когда экспедиция достигла индейцев перевала Лоло, Льюис записал, что Йорк, «который был черным и с короткими вьющимися волосами … очень возбудил их любопытство. И они, казалось, так же хотели увидеть это чудовище, как товар, который мы должны были обменять на их лошадей ».

Плоскоголовый индеец встречается с Йорком

Один из странных людей был черным.Мои люди думали, что он нарисовал себя углем. В те дни у воинов был обычай, возвращаясь домой с битвы, готовиться перед тем, как попасть в лагерь. Те, кто были храбрыми и бесстрашными, победители в битвах, рисовали себя углем. Таким образом, они думали, что черный человек был самым храбрым из его отряда.

Но ценность Йорка для экспедиции основывалась не только на его цвете кожи, его размере или его ловкости. Напротив, он проявил замечательные способности в охоте, рыбалке и плавании.Йорк не только помогал в дружбе индейских племен, но и помогал Сакаджавеа в качестве переводчика.

В конце долгого путешествия, которое привело Сакаджавеа и сорок четыре человека из Сент-Луиса к реке Колумбия и обратно, Кларк освободил Йорка. Согласно одной из легенд, огромный черный человек немедленно отправился на запад, где стал вождем индейского племени. Йорк обрел свободу в дикой местности, которую помогал исследовать.

Черные исследователи Флориды

Начиная с колониального периода и особенно в результате конфликта в Новом Свете между протестантской Англией и католической Испанией, черные рабы в английских колониях вскоре обнаружили, что Флорида стала убежищем для дезертиров из Великобритании.Большое, но неустановленное число людей бежало во Флориду, принадлежащую испанцам. Плодородные болота и поля обеспечивали пышные сельскохозяйственные угодья и пастбища, где бывшие рабы могли безопасно начать жизнь заново, создать семьи и процветать. Строились дома, ухаживали за стадами и землей, а семьи воспитывали свободных детей. Некоторые чернокожие мужчины решили вступить в брак с племенем семинолов, а другие предпочли жить в отдельных черных сообществах. Выбор был за ними, и преград не было. В 1816 году полковник Клинч сообщил о масштабах черных поселений вдоль реки Аппалачикола: «Их кукурузные поля простирались почти на пятьдесят миль вверх по реке, и их число с каждым днем ​​увеличивалось.

К этому времени полковник Клинч возглавлял армию наемников из Крика и регулярные подразделения армии США при поддержке ВМС во Флориде, чтобы сокрушить то, что Эндрю Джексон назвал «вечной гаванью для наших рабов». Это было вторжение США в Испанию. Первым шагом в этой огромной операции по поиску и уничтожению был взорвать «Форт Негро». В результате взрыва погибли почти все его сто черных и красных воинов, а также двести женщин и детей. Разрушения были настолько велики, что завоеватели , по словам полковника Клинча, «заставил солдата остановиться посреди победы, пролить слезы о страданиях своих собратьев и признать, что великий правитель Вселенной, должно быть, использовал нас. как инструмент наказания кровожадных кровожадных негодяев, защищавших Форт.»Черный вождь Гарсия, чудом уцелевший после разрушения, был медленно и мучительно казнен. Немногочисленных выживших привели обратно в Соединенные Штаты и в рабство. В своем первоначальном приказе генерал Джексон просил, чтобы они не только разрушили форт. но «вернуть украденных негров и имущество их законным владельцам».

Fort Negro, 1816

… Вечером депутация вождей вошла в форт и потребовала его сдачи, но с ними оскорбляли и обращались с крайнее презрение.Черный вождь [Гарсия] обрушил на американцев много оскорблений и сказал, что британское правительство оставило его командовать фортом и что он потопит любые американские суда, которые попытаются пройти через него, и взорвет форт, если он не мог защитить это. Вожди также проинформировали меня, что негры подняли красный флаг и что над ним летел английский Джек … (Вашингтон: Управление военных записей, Национальный архив)

Это незаконное вторжение США не только не покончило с черными лагерями во Флориде, но и только усилило сопротивление черных и красных американскому правлению.Генерал Джексон продолжал то, что он называл «этой дикой негритянской войной», до 1819 года, когда Соединенные Штаты приобрели Флориду. Но партизанская война и иногда генеральные сражения между американскими войсками и красными и черными защитниками продолжались до 1840-х годов. В 1836 году генерал Филип Джессап так охарактеризовал конфликт: «Вы можете быть уверены, что это война негров, а не индейцев». Американский солдат Джон Т. Спрэг в своей книге «Война во Флориде» восхищался «чудесным контролем» чернокожих мужчин над семинолами.Ведущий ученый, занимающийся войнами семинолов, профессор Кеннет В. Портер, отмечал, что последнюю войну (1838-1842 гг.), «Самую серьезную индейскую войну в истории Соединенных Штатов … скорее следует описывать как восстание негров. при поддержке Индии «.

В Конгрессе США представитель штата Огайо Джошуа Р. Гиддингс неоднократно выступал, чтобы осудить свое правительство за вооруженные нападения на «тех, кто бежал от угнетения, кто искал убежища в болотах и ​​вечных долинах Флориды, кто бежал из притеснения якобы христиан и искали защиты у диких варваров.Против них была направлена ​​воинственная энергия этой могущественной нации ни по одной другой причине, кроме их любви к свободе ». Его « Изгнанники Флориды » задокументировал историю чернокожих флоридцев и несправедливость правительства США, действовавшего как раб. catcher.

Возможно, ни один этап нашей истории лучше не иллюстрирует прочный союз, созданный на границе чернокожими и красными против их общих угнетателей, чем ранняя история Флориды. судьбы и жизни черных и красных приграничных жителей.

Авторские права © 1987, 1996, Ethrac Publications, Inc.

Документальная и иллюстрированная история роли афроамериканцев в экспансии Соединенных Штатов на запад: Кац, Уильям: 9780767912310: Amazon.com: Книги

Историк УИЛЬЯМ ЛОРЕН КАЦ является автором сорока книг, включая такие отмеченные наградами названия, как Черные индейцы: скрытое наследие , Черные женщины Старого Запада и Разрыв цепей: афроамериканское сопротивление рабов. Он читал лекции в Соединенных Штатах, Европе и Африке и работал стипендиатом в педагогическом колледже Колумбийского университета и Нью-Йоркском университете. Он был консультантом Смитсоновского института и школьных систем от Сиэтла и Майами до Лондона, Англия. Кац живет в Нью-Йорке.

1.

Индейцы и африканцы в эпоху исследований

Африканцы, которые отправились в плавание с Колумбом, Бальбоа и другими европейскими экспедициями в «эпоху исследований», помогли изменить Америку и мир.В 1513 году тридцать африканцев с Бальбоа пробились через пышную растительность Панамы и достигли Тихого океана. Его люди остановились, чтобы построить первые большие европейские корабли на побережье Тихого океана. Африканцы были с Понсе де Леоном, когда он достиг Флориды, а когда Кортес завоевал Мексику, триста африканцев вытащили его огромные пушки в бой. Один остался, чтобы посадить и собрать первый урожай пшеницы в Новом Свете.

Африканцы вошли в Перу с Писарро, где они отнесли его убитое тело в собор.Они были с Амальгро и Вальдивией в Чили, Альварадо в Эквадоре и Кабрильо, когда он достиг Калифорнии. Европейцы разрушили мир, но многие африканцы спаслись от опустошения в поисках новой жизни. Многие нашли его среди коренных американцев в Мексике, на Юго-Западе и в других частях Америки.

Первыми африканцами, вошедшими в хроники Нового Света, которых историк Ира Берлин назвал «атлантическими креолами», были люди, обладающие исключительными языковыми навыками и знакомые с жизнью в Африке, Европе и Америке.«Свободно владеющие новыми языками [Америки] и близкие к ее торговле и культуре, они были космополитами в полном смысле этого слова», — писал Берлин об этих межконтинентальных пионерах. Историк Питер Баккер подробно рассказывает об их вкладе.

Особенно в период самых ранних контактов африканцы высоко ценились европейцами как переводчики с коренными американцами. Эти люди африканского происхождения были не рабами, а свободными чернокожими людьми, работавшими в различных европейских торговых и исследовательских предприятиях.

Использование африканцев в качестве переводчиков в торговых и исследовательских предприятиях было начато португальцами в пятнадцатом веке. Принц Генрих Мореплаватель приказал в 1435 году использовать во всех таких плаваниях переводчиков. После этого португальские корабли систематически доставляли африканцев в Лиссабон, где их обучали португальскому языку, чтобы их можно было использовать для перевода в последующих рейсах в Африку.

Португальской стратегии подражали другие европейцы.

Первоначально нанятые переводчиками, переговорщиками и послами, многие из этих африканцев поселились в Америке и уехали сами.В Латинской Америке католическая церковь чествовала их души, освящала их браки, крестила их детей и хоронила их останки на священной земле. В семнадцатом веке от Анголы до Лиссабона и Рио-де-Жанейро африканские поселенцы образовали религиозные братства и общества самопомощи, а к 1650 году в Гаване, Мехико и Сан-Сальвадоре были общины «атлантических креольцев».

В Северной Америке «и белые, и индийцы в значительной степени полагались на негров-переводчиков», — пишет историк Дж. Лейтч Райт-младший., и они считались «одними из самых универсальных в мире». Африканцы оказались очень эффективными в построении мирных отношений с коренными американцами. В Каролине 1710-х годов Тимбо, африканец, был «высоко ценимым переводчиком», роль которого, как пишет историк Питер Вудс, «символизирует интригующее промежуточное положение, занимаемое в эти годы всеми негритянскими рабами».

Европейские чиновники стали называть некоторых африканцев дерзкими и высокомерными. Обычно они имели в виду тех, кто успешно продвигал свои интересы, открыл коммерческий бизнес или стал независимым карьерным дипломатом.Матье да Коста, африканец, мог посещать Нью-Йорк в качестве переводчика с французского или голландского до того, как в 1609 г. появился «Half Moon » Генри Хадсона. Услуги Косты. В Новом Амстердаме за два года до того, как голландцы построили свой первый форт, африканец Ян Родригес основал торговый пост среди алгонкинов.

Африканцы и индейцы: рабы и союзники

В своем стремлении к богатству конкистадоры бросили длинную тень рабства на Америку.12 октября 1492 года Христофор Колумб записал в своем дневнике: «Я взял силой некоторых туземцев». Шесть лет спустя исследователь Джон Кэбот схватил трех коренных американцев. Европейское завоевание привело к порабощению рабочих.

В 1520 году Лукас Васкес де Эйллон отправил двух эмиссаров на побережье Южной Каролины, чтобы наладить дружбу между коренными народами и определить место для своей колонии. Вместо этого эти двое захватили семьдесят коренных американцев: это стало первым европейским актом, который впоследствии стал U.С. почва порабощения свободных людей.

В апреле 1526 года Эйллон отплыл к побережью Южной Каролины, чтобы построить поселение своей мечты, Сан-Мигель-де-Гуальдапе. Он прибыл с пятью сотнями испанцев и сотней африканских рабочих. Но бесхозяйственность, болезни и враждебность индейцев преследовали его колонию в течение шести месяцев и забрали жизнь Эйллона. Затем сопротивление индейцев и неповиновение рабов разорвали его на части, и оставшиеся в живых европейцы отступили в Санто-Доминго. Оставшиеся африканцы объединились с соседними коренными американцами, и вместе они создали первый постоянный U.С. поселение для включения людей из-за океана. Их мирная колония, отмеченная дружбой и сотрудничеством между иностранцами и пришельцами, принесла американское наследие, не рожденное жадностью и завоеваниями. Вскоре конкистадоры захватили Сан-Мигель-де-Гуальдапе, но у него появилось много моделей в Америке.

Коренные американцы были первыми людьми, порабощенными европейцами в Новом Свете, но они умерли от миллионов иностранных болезней, переутомления и жестокости. Затем европейские купцы обратились в Африку и схватили ее сильнейших мужчин, женщин и детей, чтобы они выполняли тяжелую работу на новых землях.

Это означало, что индейцы и африканцы впервые встретились в рабских хижинах, шахтах и ​​плантациях Америки. В 1502 году Николас де Овандо, новый губернатор Эспаньолы, штаб-квартиры Испании в Карибском бассейне, прибыл с флотилией, на борту которой находились первые порабощенные африканцы. В течение года Овандо сообщил королю Фердинанду, что его африканцы сбежали, нашли новую жизнь среди коренных американцев и «никогда не могут быть схвачены». Он описывал американскую традицию старше первого Дня благодарения.

В последующие десятилетия порабощенные африканцы и индейцы вместе избежали рабства и начали объединяться против общего врага. Антрополог Ричард Прайс изучил священные легенды народа Сарамака в Голландской Гвиане (ныне Суринам), датируемые 1685 годом. В одном из них бежал Лану, африканский раб, который стал вождем Сарамака, а Вамба, индейский лес. дух, вошел в его разум, чтобы привести его в родную деревню. «Сначала бежали индейцы, а затем, поскольку они знали лес, они вернулись и освободили африканцев», — заключил Прайс.

Освободившись от европейских завоевателей, африканцы и коренные американцы обнаружили, что у них больше общего друг с другом, чем с противником, вооруженным мушкетами и кнутами. У обоих народов слились духовное и экологическое. Религия не ограничивалась одним днем ​​молитвы, но была вопросом ежедневных размышлений и действий. Африканцы и индийцы считали, что судебные, экономические и жизненные решения должны определять потребности общества, а не личная выгода. Оба приняли экономику, основанную на сотрудничестве, и были сбиты с толку страстью завоевателя к накоплению богатства.

Во время завоевания два народа принесли друг другу важные подарки. Средний переход и порабощение дали африканцам многомерное понимание европейских целей, дипломатии и вооружения. Коренным американцам они принесли свои знания о планах врага, слабостях и часто ценное оружие и боеприпасы. Общества коренных американцев предложили африканцам красную руку дружбы, убежище, новую жизнь и базу для восстания.

В первые десятилетия шестнадцатого века восстания рабов в Колумбии, Кубе, Панаме и Пуэрто-Рико часто приводили к тому, что африканцы и коренные американцы действовали в унисон.В 1537 году вице-король Эспаньолы Антонио де Мендоса рассказал о крупном восстании, которое угрожало Мехико, заявив, что африканцы «выбрали короля, и … индейцы были с ними». К 1570 году испанские колониальные власти признали, что каждый десятый раб живет на свободе. Позже вице-король Мартин Энрикес предупреждал: «Приближается время, когда эти [африканские] люди станут хозяевами индейцев, поскольку они родились среди них и их девушек и осмеливаются умереть так же, как любой испанец.»

На юго-западе африканцы присоединились к восстанию пуэбло 1680 года как лидеры и солдаты, помогая изгнать испанские армии и миссионеров и освободив регион на десяток лет. За несколько десятилетий до того, как пятьдесят пять белых мужчин встретились в Филадельфии в 1776 году и написали Согласно Декларации независимости, цветные люди на континенте восстали против иностранного правления, несправедливости и рабства. Они стали первыми борцами за свободу Америки.

«Разделение рас — незаменимый элемент», — предупредил испанский чиновник.Европейские правители постоянно стремились разрушить союзы в лесу с помощью тактики «разделяй и властвуй». В 1523 году Эрнандо Кортес ввел в действие королевский указ в Мексике, запрещавший африканцам посещать индийские деревни. В 1723 году Жан-Батист ЛеМойн де Бьенвиль, губернатор-основатель Луизианы, убеждал, что «использование этих варваров в игре друг против друга — единственный и единственный способ установить безопасность в колонии». В 1776 году американский полковник Стивен Булл, заявив, что его политика заключается в «разжигании ненависти» между двумя расами, отправил индейцев охотиться на беглецов черных в Каролинах.

Ошеломляющие награды были предложены африканцам за сражение с индейцами и индейцам за борьбу с африканцами. В Каролине коренных американцев подкупили тремя одеялами и мушкетом, а в Вирджинии — тридцатью пятью оленьими шкурами. Губернатор Луизианы Перир предложил индейцам два мушкета, два одеяла, двадцать фунтов мячей, четыре рубашки, зеркала, ножи, камни для мушкетов и четыре отрезка ткани для повторного захвата одной попытки …

Duke University Press — Black Arts West

“.. . [B] усложняя наше понимание движения черных искусств, Black Arts West вносит значительный вклад в историю искусства и активизма в Лос-Анджелесе и выделяет город как ландшафт возможностей, на котором можно вести глубокие культурные битвы. . » — Сара Шранк, Левая история

« Black Arts West — это такая же работа по американской интеллектуальной и социальной истории, как и по афроамериканской культурной и политической истории.. . . [Он] хорошо подходит для высшего учебного заведения по афроамериканским исследованиям или американистике, поскольку в нем используется междисциплинарный подход к изучению истории афроамериканцев. . . . Книга Уайденера убедительна и интересна. . . . » — Джейми Дж. Уилсон, Учитель истории

«В качестве междисциплинарного исследования Black Arts West помогает читателям получить более полное представление о том, как пересекаются культура и политика в Лос-Анджелесе. . . . Его исследование дает ученым возможность изучить культурную политику чернокожих в послевоенном Лос-Анджелесе.»- ЛаНитра Бергер, Southern California Quarterly

«Это амбициозная, далеко идущая и оригинальная работа, которая исследует значение и важность черной культуры с послевоенных лет до периода Брэдли и успешно доказывает центральную роль культуры в поисках свободы афроамериканцами. Это книга, которую должны прочитать ученые и студенты, изучающие историю афроамериканцев, историю культуры и историю Лос-Анджелеса ». — Роберт Бауман, Western Historical Quarterly

« Black Arts West представляет свежие, смелые взгляды на расу, класс, власть и идентичность в Лос-Анджелесе.Купите копию и остановитесь на ней. Книга Уайденера обязательно вызовет у вас интеллектуальную и политическую жизнь. За это и многое другое мы в долгу перед ним ». — Дуглас Фламминг, Pacific Historical Review

«[] Часто поразительное и поистине междисциплинарное исследование. . . . Что действительно поражает в книге Уайденера, так это спектр ее интересов и компетенций: музыка, театр, изобразительное искусство, кино, литература, социальная история, интеллектуальная история, урбанистика, политика и так далее. . . . Black Arts West — часто блестящее, безусловно, важное исследование для всех, кто интересуется движением черных искусств и, действительно, культурной политикой США конца двадцатого века. “- Джеймс Эдвард Сметерст, Журнал американской истории

«Опираясь на широкий спектр источников, включая небольшие журналы по искусству, оригинальные и архивные устные рассказы художников и архивные документы, связанные с политикой города в области искусства, повествование Уайденера детально, плавно и аналитически сложно.. . . Одна из сильных сторон Black Arts West — это ловкий анализ Уайденером культурных текстов различных жанров. Ему одинаково комфортно обсуждать поэзию Джейн Кортес и Гарри Долана, музыку Горация Тэпскотта и Бобби Брэдфорда, изобразительное искусство Джона Ауттербриджа и Бети Саар или фильмы Чарльза Бернетта и Билли Вудберри. Эти и многие другие художники являются частью огромного объема информации, которую Уайднер представляет о черном искусстве в Лос-Анджелесе ». — Мэтт Делмонт, American Quarterly

«Приглашение Black Arts West состоит в том, чтобы позволить читателю исторически и дискурсивно переназначить черный Лос-Анджелес, чтобы среди пепла и обломков его самые сенсационные и разрушительные моменты — Восстание Уоттса 1965 года и Восстание Родни Кинга 1992 г. — мы видим гораздо более сложную, динамичную и позитивную сеть творческой деятельности, которая восходит к притоку чернокожих в этот регион во время Второй мировой войны.Он не только предлагает переназначение региона, но также утверждает, что особая эстетика возникла в результате преднамеренных усилий чернокожих художников продвинуться вперед, оставаясь в Лос-Анджелесе ». — Николь Р. Флитвуд, Art Journal

«Даниэля Уайденера Black Arts West можно порекомендовать так много, что трудно понять, с чего начать. . . . Уайденер тщательно документирует борьбу местных художников и общественных организаций таким образом, чтобы освещать национальную и даже международную борьбу вокруг культурного производства и, таким образом, делает эту книгу неоценимым вкладом в исследования послевоенной афроамериканской культуры.Он представляет собой важное дополнение к местным и региональным исследованиям движения чернокожих искусств, а также к научному анализу радикализма черных и его связи с афроамериканской экспрессивной культурой, афроамериканским авангардом, а также социальными движениями и общественными организациями, которые создали одну из наиболее важные периоды афроамериканского художественного самовыражения ». — Эми Абуго Онгири, Журнал афроамериканской истории

«Уайденер — чрезвычайно проницательный и тонкий историк.Помещая джаз и изобразительное искусство наряду с литературой и театром, уделяя при этом внимание отношениям между расой и классом, его работы вносят большой вклад в понимание взаимосвязи искусства и политики в послевоенный период ». — Джо-стрит, Американское историческое обозрение

«Уайденер — чрезвычайно проницательный и тонкий историк. Помещая джаз и изобразительное искусство наряду с литературой и театром, а также уделяя внимание отношениям между расой и классом, его работы вносят большой вклад в понимание взаимосвязи искусства и политики в послевоенный период
года.»- Джо Стрит, , Американское историческое обозрение,

.

« Black Arts West сбил меня с ног. Захватывающий рассказ Дэниела Уайденера о «Возрождении Уоттса» в корне пересматривает нашу картину современного искусства и литературных сцен Лос-Анджелеса и добавляет важную новую главу в историю культурного радикализма черных в 1960-х и 1970-х годах ». — Майк Дэвис, автор книги Город кварца: Раскопки будущего в Лос-Анджелесе

«Исследование Дэниела Уайденера дает столь необходимый базовый анализ сложной и бурной черной сцены искусства и культуры в Лос-Анджелесе в 1960-х и 1970-х годах. и подпитывающая его динамичная смесь политик.”- Амири Барака

Западный Черный Винтаж | Черные кожаные ботильоны на деревянном каблуке

Бесплатная доставка по Евросоюзу *. Бесплатная доставка для заказов на сумму от 150 евро для остального мира. ｜ Бесплатный возврат в ИСПАНИИ *, ЕС *, США, Великобритании, КАНАДЕ и АВСТРАЛИИ. Обратите внимание, что со всех заказов на сумму более 135 фунтов стерлингов, отправленных в Великобританию, взимается таможенная пошлина Великобритании.

ПОДРОБНОСТИ

Тип продукта: Ботинки

Высота каблука: 7 см

Материал: кожа

Цвет: черный

Коллекция ALTO

Сделано в Испании

ТАБЛИЦА РАЗМЕРОВ

Наша обувь соответствует размеру. Если ваш размер находится между размером, мы рекомендуем выбрать следующий полный размер больше. Все еще не уверены? Пожалуйста, свяжитесь с нашей службой поддержки клиентов по адресу [email protected].

ЕС	США	Великобритания	CM
35	5	2,5	22
36	6	3,5	23
37	6.5	4	23,5
38	7,5	5	24,5
39	8,5	6	25,5
40	9	6,5	26
41	10	7,5	27
42	10,5	8	28

ВОЗВРАТ

Бесплатный возврат предлагается в Великобритании, Европе , США , Канаде и Австралии .Запросы на возврат должны быть сделаны в течение 90 дней после размещения заказа. Для получения дополнительной информации см. Полную страницу возврата.

ИНФОРМАЦИЯ О ДОСТАВКЕ

Доставка по всему миру с нашего склада в Испании. Ожидайте следующих сроков:

• Испания:
• Остальная Европа:
• Стандартный: 3-4 рабочих дня
• Остальной мир:
• Express: 2-4 дн. Раб. Дн.

ПОЧЕМУ АЛОХАС?

Покупайте ответственно через on-demand .

Местное производство , ​​Аликанте , Испания.

Доступно несколько вариантов для веганов .

A комплексное обслуживание в процессе изготовления.

Дизайн, который путешествует по миру .

Малоизвестная история афроамериканских ковбоев | История

В своей автобиографии 1907 года ковбой Нат Лав излагает истории из своей жизни на границе настолько клише, что они читаются как сцены из фильма Джона Уэйна.Он описывает Додж-Сити, штат Канзас, город, наполненный романтизированными пограничными институтами: «очень много салонов, танцевальных залов, игорных домов и очень мало чего-либо еще». Он перемещал огромные стада крупного рогатого скота с одного пастбища на другое, пил с Билли Кидом и участвовал в перестрелках с коренными народами, защищающими свою землю на тропах. А когда, как он выразился, «не участвовал в борьбе с индейцами», он развлекался такими занятиями, как «дьявольская верховая езда, стрельба, скакалка и другие виды спорта».”

Хотя сказки Любви с границ кажутся типичными для ковбоев 19-го века, они происходят из источника, который редко ассоциируется с Диким Западом. Любовь была афроамериканкой, родившейся в рабстве недалеко от Нэшвилла, штат Теннесси.

Немногие изображения воплощают дух американского Запада, а также новаторского, меткого, верхом на лошади ковбоя из американских традиций. И хотя афро-американские ковбои не участвуют в популярном повествовании, по оценкам историков, каждый четвертый ковбой был черным.

Ковбойский образ жизни нашел свое отражение в Техасе, который был страной крупного рогатого скота с тех пор, как был колонизирован Испанией в 1500-х годах. Но животноводство не стало признанным сегодня изобильным экономическим и культурным явлением до конца 1800-х годов, когда в Техасе паслись миллионы голов крупного рогатого скота.

Белые американцы в поисках дешевой земли — а иногда и уклонении от долгов в Соединенных Штатах — начали переезжать на испанскую (а позже и мексиканскую) территорию Техаса в первой половине XIX века.Хотя правительство Мексики выступало против рабства, американцы привозили с собой рабов, когда заселяли границу и основывали хлопковые фермы и животноводческие фермы. К 1825 году рабы составляли почти 25 процентов поселенцев Техаса. К 1860 году, через пятнадцать лет после того, как он стал частью Союза, это число выросло до более чем 30 процентов — по данным переписи того года в Техасе проживало 182 566 рабов. В качестве все более значительного нового рабовладельческого штата Техас присоединился к Конфедерации в 1861 году. Хотя гражданская война почти не достигла земли Техаса, многие белые техасцы взялись за оружие, чтобы сражаться вместе со своими собратьями на Востоке.

Пока теасские фермеры сражались на войне, они полагались на своих рабов в поддержании своей земли и стада крупного рогатого скота. При этом рабы развили навыки ухода за скотом (ломать лошадей, вытаскивать телят из грязи и выпускать длиннорогов, застрявших в кустах, и многое другое), что сделало их бесценными для животноводства Техаса в послевоенную эпоху. .

Но в сочетании с отсутствием эффективного сдерживания — колючая проволока еще не была изобретена — и слишком малым количеством пастушков, поголовье крупного рогатого скота стало диким.Владельцы ранчо, вернувшиеся с войны, обнаружили, что их стада потеряны или вышли из-под контроля. Они пытались загнать скот и восстановить свои стада с помощью рабского труда, но в конечном итоге Прокламация об освобождении оставила их без свободных рабочих, от которых они так зависели. Отчаянно нуждаясь в помощи в отлове крупного рогатого скота, владельцы ранчо были вынуждены нанимать ныне свободных квалифицированных афроамериканцев в качестве оплачиваемых пастухов.

Афро-американский ковбой оседлал лошадь в Покателло, штат Айдахо, 1903 год.(Corbis)

«Сразу после гражданской войны ковбой был одной из немногих вакансий, доступных для цветных мужчин, которые не хотели работать лифтерами, курьерами или другими подобными профессиями», — говорит Уильям Лорен Кац, ученый. История афроамериканцев и автор 40 книг по этой теме, в том числе The Black West .

Освобожденные чернокожие, умеющие пасти скот, стали пользоваться еще большим спросом, когда владельцы ранчо начали продавать свой скот в северных штатах, где говядина была почти в десять раз дороже, чем в наводненном скотом Техасе.Отсутствие значительных железных дорог в штате означало, что огромные стада крупного рогатого скота необходимо было физически переместить в пункты отправления в Канзасе, Колорадо и Миссури. Собирая стада на лошадях, ковбои пересекали неумолимые тропы, чреватые суровыми экологическими условиями и нападениями коренных американцев, защищающих свои земли.

афроамериканских ковбоев сталкивались с дискриминацией в городах, через которые они проезжали — им запрещали есть в определенных ресторанах или останавливаться в определенных отелях, например, — но в своих командах они находили уважение и уровень равенства, неизвестные другим афроамериканцам. эпохи.

Любовь с восхищением вспоминала товарищеские отношения ковбоев. «Никогда не было более храбрых и верных людей, чем эти дикие сыны равнин, чей дом был в седле и на их ложе, мать-земля, с небом в качестве укрытия», — писал он. «Они всегда были готовы поделиться своим одеялом и последним рационом с менее удачливым товарищем и всегда помогали друг другу во многих трудных ситуациях, которые постоянно возникали в жизни ковбоя».

Одним из немногих представлений черных ковбоев в массовых развлечениях является вымышленный Джош Дитс из техасского романиста Ларри Макмертри « Одинокий голубь ».В телевизионном мини-сериале 1989 года, основанном на романе, получившем Пулитцеровскую премию, актер Дэнни Гловер сыграл Дитса, бывшего раба, ставшего ковбоем, который служит разведчиком на перегонке крупного рогатого скота из Техаса в Монтану. Дитс был вдохновлен реальным Бозом Икардом, афроамериканским ковбоем, который в конце XIX века работал над погоней скота Чарльза Гуднайта и Оливера Ловинга.

Настоящая любовь Гуднайта к Икарду очевидна в эпитафии, которую он написал для ковбоя: «Прослужил со мной четыре года на Тропе любви к спокойной ночи, никогда не уклонялся от обязанностей и не подчинялся приказам, ездил со мной во многих панических бегах, участвовал. в трех боях с команчами.Великолепное поведение ».

«Запад был огромным открытым пространством и опасным местом», — говорит Кац. «Ковбои должны были зависеть друг от друга. Они не могли остановиться посреди какого-то кризиса, вроде давки или нападения грабителей, и разобраться, кто черный, а кто белый. По его словам, черные люди действовали «наравне с белыми ковбоями».

Погоны скота закончились на рубеже веков. Железные дороги стали более заметным видом транспорта на Западе, была изобретена колючая проволока, а коренные американцы были отправлены в резервации, что уменьшило потребность в ковбоях на ранчо.Это привело к тому, что многие ковбои, особенно афроамериканцы, которые не могли легко купить землю, оказались в трудных условиях.

Лав пал жертвой меняющегося животноводства и оставил свою жизнь на дикой границе, чтобы стать носильщиком Pullman на железной дороге Денвера и Рио-Гранде. «Нам, диким ковбоям ареала, привыкшим к дикой и безграничной жизни на бескрайних равнинах, новый порядок вещей не привлекал», — вспоминал он. «Многие из нас почувствовали отвращение и бросили дикую жизнь ради стремлений нашего более цивилизованного брата.”

Хотя возможности стать рабочим ковбоем сокращались, восхищение публики ковбойским образом жизни преобладало, уступая место популярности шоу Дикого Запада и родео.

Билл Пикетт изобрел «бульдоггинг», технику родео, когда бычонка повалили его на землю. (Corbis)

Билл Пикетт, родившийся в 1870 году в Техасе в семье бывших рабов, стал одной из самых известных звезд раннего родео. Он бросил школу, чтобы работать на ранчо, и приобрел международную репутацию благодаря своему уникальному методу ловли бездомных коров.Созданный по образцу своих наблюдений за тем, как собаки ранчо ловят бродячий скот, Пикетт управлял бычком, кусая корову за губу, подчиняя его. Он исполнил свой трюк, называемый «бульдоггинг» или «борьба на рулевом», для публики по всему миру в шоу «101 Wild Ranch Show» от Miller Brothers.

«Он вызвал аплодисменты и восхищение от молодых и старых, от ковбоя до городского пижона», — отмечает Кац.

В 1972 году, через 40 лет после своей смерти, Пикетт стал первым чернокожим лауреатом в Национальном зале славы родео, и спортсмены родео до сих пор соревнуются в версии его соревнований.И он был только началом давней традиции афроамериканских ковбоев родео.

Любовь тоже участвовала в ранних родео. В 1876 году он получил прозвище «Дедвуд Дик» после того, как принял участие в соревнованиях по веревке недалеко от Дедвуда, Южная Дакота, после доставки крупного рогатого скота. Шесть конкурсантов, включая Лав, были «цветными ковбоями».

«Я привязал, бросил, связал, обуздал, оседлал и оседлал свой мустанг ровно за девять минут до щелчка ружья», — вспоминал он.«Мой рекорд никогда не был побит». Ни одна лошадь никогда не бросала его так сильно, как этот мустанг, писал он, «но я никогда не переставал втыкать в него шпоры и использовать свою причёску на его боках, пока не доказал, что он хозяин».

Семидесятишестилетний Клео Хирн занимается профессиональным ковбоем с 1959 года. В 1970 году он стал первым афроамериканским ковбоем, выигравшим соревнования по тяге на теленка на крупном родео. Он также был первым афроамериканцем, поступившим в колледж по стипендии родео. Он играл ковбоя в рекламе Ford, Pepsi-Cola и Levi’s и был первым афроамериканцем, сыгравшим культового человека из Мальборо.Но быть черным ковбоем не всегда было легко — он вспоминает, что ему запретили участвовать в родео в его родном городе Семинол, штат Оклахома, когда ему было 16 лет из-за его расы.

«Раньше они не позволяли черным ковбоям скакать перед толпой», — говорит Роджер Хардуэй, профессор истории Северо-Западного государственного университета Оклахомы. «Им приходилось связывать веревку после того, как все уходили домой или на следующее утро».

Но Хирн не позволил дискриминации помешать ему делать то, что он любил.Даже когда его призвали в президентский почетный караул Джона Ф. Кеннеди, он продолжал кататься на веревке и выступал на родео в Нью-Джерси. Получив диплом по бизнесу в Университете Лэнгстона, Хирн был принят на работу в Ford Motor Company в Далласе, где в свободное время продолжал участвовать в соревнованиях по родео.

В 1971 году Хирн начал производить родео для афроамериканских ковбоев. Сегодня его Cowboys of Color Rodeo набирает ковбоев и скотниц из разных расовых слоев.В туристическом родео участвуют более 200 спортсменов, которые в течение года соревнуются в нескольких разных родео, в том числе на знаменитых выставках Fort Worth Stock Show и Rodeo.

Хотя Хирн стремится обучать молодых ковбоев и скотниц, чтобы они могли работать в профессиональной индустрии родео, его цели двоякие. «Тема« Цветных ковбоев »- позвольте нам обучать вас, пока мы развлекаем вас, — объясняет он. «Позвольте нам рассказать вам о чудесных вещах, которые чернокожие, выходцы из Латинской Америки и индийцы сделали для заселения Запада, что не учитываются в книгах по истории.”

Хотя силы модернизации в конце концов вытеснили Любовь из жизни, которую он любил, он с нежностью размышлял о своем времени в качестве ковбоя. Он писал, что «когда-либо будет лелеять нежные и любящие чувства к старым временам на хребте, его захватывающих приключениях, хороших лошадях, хороших и плохих людях, долгих азартных поездках, индийских боях и, наконец, прежде всего о друзьях, которых я завел, и друзьях, которых я получили. Я радовался опасности и дикой и свободной жизни равнин, новой стране, по которой я постоянно пересекал, и множеству новых сцен и происшествий, постоянно возникающих в жизни сурового всадника.”

афроамериканских ковбоев, возможно, все еще недостаточно представлены в популярных отчетах о Западе, но работы таких ученых, как Кац и Хардуэй, и ковбоев, таких как Хирн, сохранили воспоминания и неоспоримый вклад ранних афроамериканских ковбоев.

Афроамериканские женщины Дикого Запада — Signature Theater

«Ткань их жизни должна быть вписана в гобелен истории нашей страны» — Афро-американские женщины Старого Запада

Вдохновленный реальной историей, Gun & Powder изображает двух афроамериканских сестер, ставших печально известными преступники на Диком Западе.Хотя они обычно не являются главными героями современных ковбойских историй (если они вообще изображены), во всех западных штатах проживало большое количество афроамериканских мужчин и женщин. Расширение границ предлагало как новый образ жизни, так и экономическую независимость, недоступную ни афроамериканцам, ни женщинам на Востоке.

афроамериканских женщины внесли огромный вклад в развитие и культуру Запада. Они строили города, основывали благотворительные организации, создавали школы, строили церкви и выполняли опасную работу, например, доставляли почту.Они были магнатами в сфере недвижимости, писателями, знаменитыми поварами, инвесторами и первопроходцами.

Ниже приведены истории шести женщин и их захватывающей и вдохновляющей жизни, когда они уехали на Запад.

Бидди Мейсон

Бриджит «Бидди» Мейсон

Магнат и филантроп по недвижимости

(1818 — 1891)

Бидди Мейсон родилась в рабстве в 1818 году, но точное место ее рождения неизвестно; Как и многие другие порабощенные люди, ее насильно забирали из семьи и несколько раз продавали.Ее последний владелец, Роберт Смит, обратился в мормонизм и переехал со своей семьей, включая Бидди, в Калифорнию с большей группой членов церкви. Калифорния была свободным штатом, и Бидди была юридически свободна, как только въехала в штат, но ее владелец Смит не давал ей узнать о своем праве на свободу в течение пяти лет. Узнав об этом, она обратилась в суд с ходатайством о свободе для себя и своих детей. Несмотря на препятствия, которые поставила Смит, и тот факт, что ей не разрешили давать показания, она добилась свободы своей семьи и приняла фамилию Мейсон.

Мейсон поселился в Лос-Анджелесе и работал медсестрой и акушеркой. После десяти лет накопления денег она инвестировала в недвижимость, став одной из первых чернокожих женщин-землевладельцев в Лос-Анджелесе. Ее мудрые вложения принесли ей состояние и выдающийся гражданин города, который она использовала для создания нескольких благотворительных организаций, школ, детских садов и первой афроамериканской церкви в Лос-Анджелесе. Она умерла в 1891 году как одна из самых богатых женщин города.

Susie Sumner Revels Cayton

Susie Sumner Revels Cayton

Писатель и редактор

(1870-1943)

Сьюзи Самнер Ревелс родилась в 1870 году в Миссисипи. Она была дочерью преподобного Хирама Ревелса, первого афроамериканца, избранного в Сенат Соединенных Штатов.Она была названа в честь друга семьи и известного аболициониста сенатора Чарльза Самнера из Массачусетса. В 1896 году, после окончания колледжа, Ревелс вышла замуж за владельца газеты Горация Кейтона и переехала на запад, чтобы присоединиться к нему в Сиэтле.

Гораций Кейтон основал сиэтлскую республиканскую газету в 1894 году, и Сьюзи регулярно предоставляла материалы и работала в качестве заместителя редактора. Газета понравилась как белым, так и черным читателям и в конечном итоге стала второй по тиражу газетой в городе.В конце концов пара стала единственной семьей Блэков, которая жила в богатом районе Кэпитол-Хилл в Сиэтле. Сьюзи Кейтон также активно участвовала в общественной жизни, она основала благотворительный клуб «Доркус» и успешно организовывала бойкоты бизнеса, дискриминирующего афроамериканцев. К сожалению, когда в городе усилился расизм, доходы газеты упали, что вынудило Кейтонов закрыть газету в 1913 году и продать свой дом. Она продолжала свою страстную деятельность до 60-70 лет, когда вступила в Коммунистическую партию.В конце своей жизни Кейтон подружилась с актером / активистом Полом Робсоном и писателем Лэнгстоном Хьюзом, которые посвятили ей свое стихотворение «Дорогой господин президент».

Мэри Филдс

Мэри Филдс, она же Дилижанс Мэри

Первопроходец

(около 1832-1914)

Мэри Филдс, или Дилижанс Мэри, была первой афроамериканкой (и только второй женщиной в целом), ставшей звездой почтальона в Соединенных Штатах. Родившись в рабстве в Теннесси около 1832 года, она получила свободу в конце Гражданской войны.Поработав на разных работах, Мэри устроилась на работу в монастырь в Толедо. Она очень сблизилась с одной монахиней, сестрой Амадей, и была опечалена, когда монахиня уехала на иезуитскую миссию в Монтану. Когда сестра Амадей заболела пневмонией, Мэри Филдс поспешила в Монтану, чтобы заботиться о ней, и оставалась в миссии на десять лет. Она начала с общего ремонта, стирки и других видов ручного труда, а затем стала мастером. При росте 6 футов и около 200 фунтов Мэри была внушительной фигурой и не потерпела никого неуважения.Она была вынуждена покинуть монастырь после того, как накалилась напряженность и привела к драке с другим работником из ее команды.

В 1895 году она стала второй женщиной-почтальоном в стране. Ей тогда было за шестьдесят. Мэри получила прозвище «Дилижанс Мэри» за ее надежность и храбрость во всех условиях очень опасной работы. После того, как она вышла из своего звездного контракта, Мэри поселилась в Каскаде как единственный афроамериканский житель. Она была хорошо известна и популярна в своем городе благодаря своей меткости, сигаре, виски, доброте и благотворительности.Мэри была исключением из правил и социальных норм в Каскаде: когда был принят закон, запрещающий женщинам посещать салоны, мэр предоставил Мэри исключение, и, поскольку она не знала дату своего рождения, город отмечал ее день рождения дважды в год.

Элизабет Торн Скотт Флуд

Элизабет Торн Скотт Флуд

Педагог и активист

(1828 — 1867)

Элизабет Торн родилась свободной в 1828 году в штате Нью-Йорк, получила образование в Массачусетсе.Она вышла замуж за Джозефа Скотта в 1852 году, и в том же году они переехали в северную Калифорнию. После смерти Джозефа Элизабет и их сын Оливер переехали в Сакраменто. В то время в Сакраменто проживало значительное афроамериканское сообщество, но из-за того, что всем небелым детям не разрешалось посещать государственные школы, они не могли получить образование. После того, как ее сыну было отказано в зачислении, Элизабет использовала свой дом, чтобы открыть школу для детей из числа меньшинств в 1854 году. Первоначально школа Элизабет была открыта только для афроамериканских детей, но вскоре после ее открытия она начала принимать также студентов азиатского происхождения и коренных американцев.Школьный совет Сакраменто взял на себя управление школой в 1855 году, хотя и отказался передавать ей государственные налоговые поступления.

Элизабет продолжила преподавать и стала первым афроамериканским преподавателем государственной школы в Калифорнии. Она ушла с преподавания после того, как вышла замуж за Исаака Флода и переехала в Окленд. Однако, видя нехватку образовательных возможностей в Окленде для небелых, Элизабет снова открыла школу в своем доме. Тем временем она и ее муж основали в городе Shiloh AME Church, первую черную церковь Окленда.Церковь привела к покупке здания школы, где она преподавала до своей неожиданной смерти в 1867 году в возрасте 39 лет. Ее успешная деятельность в конечном итоге привела к интеграции школы в Окленде, и дочь Элизабет, Лидия, была одной из первых учениц в недавно интегрированном учебном заведении. школы.

Обложка поваренной книги Эбби Фишер

Эбби Фишер

Автор поваренной книги

(1831 -?)

Родилась в порабощении в Южной Каролине в семье афроамериканки и белого фермера, Эбби выросла и в конце концов работала поваром на кухне.Она вышла замуж за Александра Фишера около 1859 года, и вместе у них родилось одиннадцать детей. Семья переехала в Сан-Франциско, штат Калифорния, в 1877 году в поисках экономических возможностей. Там она открыла свой собственный чрезвычайно успешный ресторанный бизнес под названием Mrs. Abby Fisher & Co и получила награды за свою кулинарию.

Южная кухня Эбби была тостом в обществе Сан-Франциско, и она стала второй афроамериканской автором кулинарной книги в Америке в 1881 году, когда она опубликовала What Mrs.Фишер знает о старинной южной кухне, супах, соленьях и консерве . Она была неграмотной, поэтому диктовала свои рецепты и анекдоты. Книга, содержащая 160 рецептов, является сокровищницей южной кухни для историков и была переиздана в 1995 году. Поваренную книгу Фишера можно купить на Amazon Kindle и сегодня.

Мэри Эллен Плезант

Мэри Эллен Плезант

Миллионер и аболиционист

(1814 — 1904)

О юной жизни и отцовстве Плезант известно очень мало, но она выросла в Нантакете и работала домашней прислугой в семье белых аболиционистов.У нее была светлая кожа, и в некоторых случаях она выдавала себя за Белую. Через эту семью Мэри Эллен присоединилась к аболиционистскому движению и работала с Подземной железной дорогой. Она вышла замуж за другого аболициониста, Джеймса Смита, и получила значительное наследство после его смерти четыре года спустя.

В 1849 году она снова вышла замуж и переехала в Сан-Франциско. Плезант открыла ресторан, обслуживающий богатых городских бизнесменов, и она часто подслушивала этих мужчин, чтобы получить советы по инвестированию и финансовые сплетни.Эти кусочки информации пригодились — Плезант смог использовать их, чтобы заработать состояние на инвестициях. Она использовала свои деньги и влияние, чтобы помочь афроамериканцам, которые добрались до Сан-Франциско по подземной железной дороге, а позже она успешно боролась с расовой сегрегацией в Калифорнии, подав серию судебных исков. Она также дала воинствующему аболиционисту Джону Брауну 30 000 долларов для поддержки его набега на Харперс-Ферри в 1859 году.

В конце концов, она начала многолетнее деловое партнерство с Томасом Беллом, и по неизвестным причинам большая часть ее портфолио была написана на его имя.После его смерти в 1892 году вдова и сын Белла подали в суд на Плезант за контроль над ее огромным состоянием. Они успешно изобразили ее в прессе как «коварную мамочку», и она потеряла свое состояние.

В 1901 году она продиктовала свою автобиографию Создание «Мамочки Приятной»: черный предприниматель в Сан-Франциско девятнадцатого века , и она скончалась в 1904 году как одна из самых известных жителей Сан-Франциско.

Черный ягненок и Серый сокол: Часть I

Это первая часть в серии из пяти частей.Прочтите вторую часть здесь,
часть третью здесь, часть четвертую здесь и часть пятую здесь.

Я приподнялся на локте и крикнул через открытую дверь в другую, освещенную фургоном: — «Моя дорогая, я знаю, что сильно доставил тебе неудобства, заставив тебя отправиться в отпуск сейчас, и я знаю, что ты действительно не хотел этого». приехать вообще в Югославию. Но когда вы приедете туда, вы поймете, почему было так важно совершить это путешествие и что мы должны сделать это сейчас, на Пасху. Все станет совершенно ясно, когда мы окажемся в Югославии.’

Однако ответа не последовало. Мой муж заснул. Возможно, это тоже было хорошо. Я не мог дальше оправдывать свою уверенность в том, что этот поезд везет нас в страну, где все было понятно, где образ жизни был настолько честен, что положил конец недоумению. Я лежал в темноте и дивился тому, что я должен думать о Югославии, как если бы это была моя родина, потому что это был 1937 год, а я никогда не видел этого места до 1936 года. Действительно, я мог вспомнить, как впервые сказал назовем Югославией, и это было всего за два с половиной года назад, 9 октября 1934 года.

Это было в лондонском доме престарелых. Мне сделали операцию новым чудесным образом. Однажды утром вошла медсестра и сделала мне укол, как можно осторожнее, и пошутила, что было не очень хорошо, но помогло снять озноб в трудный момент. Затем я взял свою книгу и прочитал тот сонет Иоахима дю Белле, который начинается словами «Heureux qui, com Ulysse, fait un beau voyage». Я сказал себе: «Это одно из самых красивых стихотворений в мире». и я перевернулся на кровати, все еще думая, что это одно из самых красивых стихотворений в мире, и обнаружил, что горит электрический свет, а у изголовья моей кровати стоит новая медсестра.В тот момент прошло двенадцать часов. Они отвели меня наверх, в комнату, расположенную далеко над крышами Лондона, и порезали меня три с половиной часа, и снова повалили, и теперь я был просто сонным, совсем не больным, и все еще наполовину — основанный на моем удовольствии от стихотворения, все еще слушая голос, говорящий сквозь века, с минимальной экономией, которая почему-то является самой щедрой мелодией: Et en quelle saison Revoiray-je le clos de ma pauvre maison, Qui m’est une Province et beaucoup d’avantage? ‘ очень боялся.Я упрекал себя за то, что не заметил, что вселенная становится очень благотворной. Но это было еще не совсем так. Моя операционная рана оставила у меня иллюзию, что к моему телу привязан груз льда. Итак, чтобы отвлечь меня, мне принесли радио в мою комнату, и я впервые осознал, насколько неинтересной может быть жизнь и насколько извращены человеческие аппетиты. После того, как я прослушал несколько выступлений и различные программы, я не удивился, узнав, что есть домовладельцы, которые договариваются с местными властями, чтобы они не опустошали свои мусорные баки, а наполняли их.Тем не менее, всегда была хорошая музыка, которую доставляла та или иная радиостанция в любое время дня, и я научился качаться, как артист на трапеции, от программы к программе в поисках ее.

Но однажды вечером я повернул не ту ручку и нашел музыку, отличную от той, которую искал, музыку, которая звучит над землей, живет в грозовых облаках и катится в человеческих ушах, а иногда оглушает их, не изменяя пути своей мелодической линии. . Я слышал, как диктор рассказывал, как этим утром на улицах Марселя убили короля Югославии.Мы перешли в другую фазу тайны, которую разыгрываем здесь, на Земле, и я знал, что это может быть мучительно. Обрывки знаний, которыми все мы располагаем о нас, рассказали мне, какая иностранная держава сделала это. Мне казалось неизбежным, что война должна последовать, и действительно, она должна была произойти, если бы югославское правительство не осуществляло железный контроль над своим населением тогда и после этого и не воздерживалось от малейших провокационных действий против своих врагов. Этого терпения, которое является одним из самых выдающихся подвигов государственного деятеля, совершенного в послевоенной Европе, я не мог предвидеть.Я позвонил медсестре и, когда она пришла, крикнул ей: «Включи телефон. Я должна немедленно поговорить с мужем. Произошло самое ужасное. Король Югославии убит ». « О боже! » — ответила она. «Вы его знали?» «Нет», — сказал я. «Тогда почему, — спросила она, — ты думаешь, что это так ужасно?»

Я сказал: «Ну, знаешь, убийства приводят к другим вещам». «Да?» — спросила она. Я вздохнул, потому что, когда я оглянулся на это, моя жизнь была отмечена резкой гонораров, криками газетчиков, которые бежали по улицам, чтобы сказать мне, что кто-то применил смертоносное оружие. чтобы открыть новую страницу в книге истории.Я помню, когда мне было пять лет, я смотрел вверх на свою мать и ее двоюродную сестру, которые стояли бок о бок и смотрели вниз на газету, разложенную на столе в круге газового света, складки на их белых блузках с карманами и длинные черные юбки оставались неподвижными от страха, как будто они были высечены в камне.

«Это была императрица Австрийская Елизавета», — сказал я медсестре тридцать шесть лет спустя. «Она была очень красива, не так ли?» — спросила она. «Одна из самых красивых женщин на свете», — сказал я.«Но разве она не злилась?» — спросила она. «Возможно, — сказал я, — возможно, но только немного и в конце. Она определенно была блестяще умна. Прежде чем ей исполнилось тридцать, она доказала свое величие ». « Как? » — спросила она. К ее нарастающему огорчению, я рассказал ей, потому что знаю довольно много из истории Габсбургов, пока не увидел, как ей было скучно, и отпустил ее, оставив меня в темноте, которая теперь была окрашена прекрасным треугольником лица Элизабет.

Какая она была замечательная! В своих ранних картинах она носит тот же взгляд пламенной угрюмости, который мы видим в молодом Наполеоне; она знает, что в ней есть источник жизни, и она боится, что мир не позволит ему течь и выполнять свою плодотворную работу.На своих более поздних картинах она носит выражение, которого никогда не было на лице Наполеона. Мир не позволил весне течь, и она превратилась в горечь. Но она была не без достижений высочайшего качества, с которыми Наполеон никогда не мог сравниться. Когда ей было шестнадцать, она, Виттельсбах из деревенского двора Мюнхена, вышла замуж за молодого австрийского императора и стала правящей узницей венского суда, который был судом с тех пор, как Французская революция отменила Тюильри. и Версаль.Эта перемена превратила бы многих женщин в ничто. Но пять лет спустя она совершила тур по Ломбардии и Венеции вместе с Францем Иосифом, что во многих смыслах было чудом. Это было прежде всего чудо отваги, потому что он и его чиновники заставили эти провинции ненавидеть их за их жестокость и неэффективность. Девушка сидела с непокрытой головой в театрах, которые при ее появлении замолчали, как могила, были черными от траура, нанесенного, чтобы оскорбить ее, и она невозмутимо шла по улицам, которые опустели перед ней, как если бы она была чумой.Но когда она сталкивалась лицом к лицу с итальянцами, ей всегда приходили правильные слова и жесты, с помощью которых она раскрывала свою природу и умоляла: «Смотри, я императрица, но я не злой; прости меня, моего мужа и Австрию за зло, которое мы тебе причинили. И давайте любить друг друга и работать ради мира между нами ».

Это, конечно, было бесполезно. Ее успехи были немедленно аннулированы арестами и порками, проведенными властями Габсбургов. Было неизбежно, что две провинции должны были быть поглощены новым Королевством Италии.Но сладость Элизабет не была просто автоматической; она думала как либерал и как императрица. Она знала, что между Австрией и Венгрией существует реальная связь, и что ее нарушает неправильное управление. Итак, в следующем году она совершила путешествие по Венгрии, что тоже было вопросом смелости, поскольку она была почти так же разочарована, как Ломбардия и Венеция; а потом она выучила венгерский, хотя это один из самых трудных языков, укрепила дружбу со многими важными венграми и познакомилась с характером уступок, к которым стремится Венгрия.Ее планы рухнули, когда она рассталась с Францем Иосифом и путешествовала пять лет. Но в 1866 году Австрия потерпела поражение от пруссаков, и она вернулась, чтобы утешить своего мужа, а затем убедила его создать Двойную монархию и предоставить Венгрии автономию. Только с помощью этого устройства Австро-Венгерская империя смогла дожить до двадцатого века, а идея и движущая сила казни принадлежали Елизавете. Это была государственная мудрость. Ничто из творений Наполеона не длилось так долго и не было сделано так благородно.

Елизавете следовало пойти дальше и вылечить другие язвы, отравлявшие Империю. Она должна была решить проблему славянского населения под властью Габсбургов. Славяне были сварливым, смелым, артистичным, интеллектуальным народом, вызывающим глубокое недоумение у всех других народов; они пришли из Азии на Балканский полуостров и были обращены в христианство под влиянием Византии. После этого они основали жестокие и величественные бесконечно многообещающие королевства в Болгарии, Сербии и Боснии, но они были свергнуты, когда турки вторглись в Европу в четырнадцатом веке, и все были порабощены, кроме славян на западных границах полуострова.Они жили под крылом великих держав, Венеции, Австрии и Венгрии, что было сомнительной привилегией, поскольку они использовались как илоты и как человеческая сила, которую можно было без всякой экономии использовать против турок.

Теперь все они находились под властью Австро-Венгерской империи, чехи и хорваты, словенцы, словаки и далматины; и с ними одинаково жестоко обращались, в основном потому, что немецко-австрийцы испытывали яростную инстинктивную ненависть ко всем славянам и особенно к чехам, чей большой интеллект и способности делали их опасными конкурентами на рынке труда.Более того, Сербия и Болгария сбросили турецкое иго в девятнадцатом веке и утвердились в качестве свободных государств, а реакционные партии в Австрии и Венгрии опасались, что, если их славянскому населению будет предоставлена ​​свобода, они будут искать союза с Сербией под защитой России. Поэтому они изводили славян, насколько могли, всеми возможными экономическими и социальными штрафами, и особенно злобно пытались уничтожить их языки и создавали для себя все возрастающее количество внутренних беспорядков, которые, по мнению всех здравомыслящих людей, несли угрозу разрушения.Это могло бы полностью спасти Империю, могло бы предотвратить войну 1914 года, если бы Елизавета расправилась со славянами так же, как с венграми. Но после тридцати она больше не работала на Империю.

Ее работа остановилась, потому что ее брак, который был средством ее работы, перестал быть терпимым. Судя по имеющимся у нас свидетельствам, кажется вероятным, что Элизабет не могла смириться с определенным парадоксом, который часто встречается в жизни очень женственных женщин. Она знала, что определенные добродетели считаются желанными в женщинах: красота, нежность, изящество, домашняя гордость, способность рожать и воспитывать детей.Она считала, что обладала некоторыми из этих добродетелей и что муж любил ее за это. В самом деле, он, казалось, убедительно доказал, что любит ее, женившись на ней против воли своей матери, эрцгерцогини Софии. И Элизабет думала, что, поскольку он любит ее, он должен быть ее другом. В этом она была простодушна. Ее муж, как и многие другие люди, разделял любовь к жизни и любовь к смерти. Любовь к жизни заставила его полюбить Элизабет. Его любовь к смерти заставила его полюбить свою отвратительную мать и дать ей власть над Елизаветой, которой она ужасно злоупотребила.

Эрцгерцогиня София — фигура всемирного значения. Она была из тех женщин, которых мужчины уважают только по той причине, что она смертельна, и которую мужской комитет назначит на должность надзирателя в больнице. У нее не было никаких женских добродетелей. Особенно ей не хватало нежности. Нет никаких свидетельств того, что она когда-либо говорила нежное слово шестнадцатилетней девушке, которую ее сын привел домой, чтобы пережить это неприятное величие, и она устроила архиепископу, проводившему их свадебную церемонию, чтобы она обратилась к невесте с оскорбительной проповедью, предлагая ей помните, что она была никем, кого призвали на великую должность, и постарайтесь сделать все возможное.В политике она совершала всякие глупости, которые больше всего оскорбляли инстинктивную мудрость девушки. Она всегда сунула тупую морду своей глупости в государственные конклавы, топчая разумные дебаты, как зверь ступает по траве у ворот в грязь, подрывая основы Империи, настаивая на том, что всем, кто только возможно, следует противостоять и причинять боль. Она была лично ответственна за некоторые очень отвратительные преследования: одной из ее жертв был крестьянский философ Конрад Дойблер.К тому же она была отличной шлюхой. Она ничего не сделала для реформирования средневековья в австрийских дворцах и позаботилась о том, чтобы зло, которое она творила, продолжало жить после нее, отбирая у нее детей Елизаветы и не позволяя императрице участвовать в их воспитании. Одна маленькая девочка умерла на ее попечении, и ее лечил врач, которого Элизабет считала старомодным и некомпетентным; Несчастный характер наследного принца Рудольфа, беспокойного, недисциплинированного, бестактного и ненасытного, свидетельствует о ее способности заботиться об их сознании.

После того, как Франц Иосиф потерял Елизавету, поставив ее ниже своего достоинства и доказав, что любовь не обязательно добра, он проявил к ней бесконечную доброту и снисходительность, финансируя ее странствия и постройки замков с большим нравом и с радостью принимая ее, когда она вернулась домой. ; и, похоже, она не питала к нему неприязни. Она ввела актрису Катерину Шратт в его жизнь так, как женщина кладет цветы в комнату, которая ей кажется унылой. Но она, должно быть, ненавидела его как Габсбургов Габсбургов, центр слабоумной системы, когда 30 января 1889 года Рудольф был найден мертвым в своей стрелковой будке в Майерлинге рядом с телом семнадцатилетней девушки по имени Мари Ветсера.Это событие до сих пор остается загадкой. Мари Ветсера была его любовницей в течение года, и обычно предполагается, что он и она согласились умереть вместе, потому что Франц Иосиф потребовал, чтобы они расстались. Но в это очень трудно поверить. Мари Ветсера была очень толстой и невзрачной маленькой девочкой, подпрыгивающей с вульгарным пылом, возбужденным неподходящими французскими романами, которые уже привели ее к роману с английским офицером в Египте; и кажется маловероятным, что Рудольф, который был человеком многих любовных связей, считал ее высшей ценностью после года владения, особенно учитывая, что он провел ночь перед поездкой в ​​Майерлинг с актрисой, которой он давно был прикрепил.Казалось бы, гораздо более вероятным, что он покончил с собой или (что возможно, если его прощальные записки были сфальсифицированы) был убит в результате проблем, связанных с его политическими взглядами.

Из них мы знаем многое, потому что он написал большое количество статей для анонимной публикации в Neues Wiener Tageblatt и еще большее количество писем его редактору, одаренному еврею по имени Мориц-Сепс. Это показывает, что он был ярым либералом и ненавидел систему Габсбургов. Он также ненавидел расширяющийся милитаризм Германии и предсказывал, что союз с Германией будет означать уничтожение Австрии, тела и души; и он уважал Францию ​​с ее глубоко укоренившейся культурой и демократическими традициями.Он был разгневан антисемитизмом и написал одну из своих самых жестоких статей против банды аристократов, которые после пьяной оргии объехали пражское гетто, выбивая окна, и были отпущены полицией безнаказанно. Он был возмущен коррупцией в банках и судах, а также отсутствием честности среди высокопоставленных чиновников и политиков, и прежде всего со стороны Австро-Венгерской империи. «Как простой наблюдатель, — писал он, — мне любопытно узнать, как такой старый и крепкий организм, как Австрийская империя, может продержаться так долго, не трескаясь по суставам и не ломаясь на части.’

В особенности он стремился разобраться со славянской проблемой, которая теперь стала еще более сложной. Босния и Герцеговина изгнали турок и лишились свободы, которую они справедливо завоевали по Берлинскому договору, дававшему Австро-Венгерской империи право оккупировать их и управлять ими. Это привело в ярость славян и вызвало недовольство Сербии, поэтому реакционеры считали это тем более необходимым для защиты австрийских и венгерских привилегий. Рудольф показал то, что он чувствовал в начале своей карьеры: когда Франц Иосиф назначил его полковником, он решил быть прикрепленным к чешскому полку с офицерами среднего класса, который тогда находился в Праге.

Каким бы ни было объяснение Майерлинга, оно должно было довести нетерпение Элизабет к Вене до отвращения. Ситуация была сплошной расточительством и разорением. У нее никогда не было счастливых отношений со своим сыном, хотя между ними существовала сильная интеллектуальная симпатия из-за раннего отчуждающего влияния эрцгерцогини Софии; и Габсбурги испортили то, что не позволяли ей спасти. Рудольф был вынужден по династическим причинам вступить в брак с утомительной бельгийской принцессой, закисшим ребенком с золотистыми волосами, маленькими глазами и консервативными взглядами, которых можно было ожидать от очень старого человека в Metropolitan Carlton Club.Она была буквально ребенком; на момент свадьбы она еще не проявляла признаков женственности. Из-за сбоя в чрезвычайно сложной домашней технике Габсбургов она и ее молодой жених, которому было всего двадцать два года, были отправлены в медовый месяц в отдаленный замок, оставшийся без слуг и неподготовленным. Этот неудачно начатый брак становился все хуже и хуже, и муж и жена пытали и подвергались пыткам по очереди.

Но именно ситуация с Габсбургами, а не только конкретные обиды, которые Габсбурги причинили Рудольфу, привели к его гибели.Чемберлены суетились, шпионы строчили, полиция издевались и пилили, все знали, где все остальные в каждый момент дня, Франц Иосиф вставал каждое утро в четыре часа и работал над официальными документами по двенадцать или четырнадцать часов; и ни минуты не было уделено тому, чтобы исправить зло, подрывающее основы Империи. Рудольф, как, должно быть, сделал любой интеллигентный член семьи, попытался исправить это. Либо он задумал слишком амбициозный план и был обнаружен и покончил с собой, либо был убит, либо от разочарования он наполнил себя бренди, пока не стало казаться, что умирать за пухлого маленького хойдена шестнадцати лет.Теперь он лежал мертвым, а у Австро-Венгерской империи не было прямого или удовлетворительного наследника.

Элизабет жила девять лет после смерти сына, как и любой другой безработный. Затем, возможно, в наказание за то, что она отвернулась от славянской проблемы, ключа к Восточной Европе, ее убила проблема Запада. Что касается газеты, которую моя мать и ее двоюродная сестра распространяли в газовом свете, ошибались, когда говорилось, что человек, убивший ее, Лучени, был сумасшедшим. Это правда, что он сказал, что убил Елизавету, потому что поклялся убить первого королевского особа, которого сможет найти, и что он отправился в Эвиан, чтобы нанести удар герцогу Орлеанскому, но пропустил его и вернулся в Женеву, чтобы получить Вместо этого Элизабет; и это безумное признание, поскольку смерть любого из этих людей никому не принесет никакой пользы.Но, тем не менее, Лучени не был сумасшедшим. Многие люди не могут сказать, что они имеют в виду, только потому, что их окружение не дало им адекватного словарного запаса; и их очевидно бессмысленные замечания могут быть вдохновлены достаточно разумным осознанием реальных фактов.

Лучени совершил свой бессмысленный поступок, осознавая, что, возможно, является самым настоящим бедствием нашего времени. Он был итальянцем, родившимся в Париже, родители которого из-за бедности были вынуждены эмигрировать и попали в чужой криминальный класс: то есть он принадлежал к городскому населению, для которого существующие формы правления не предусмотрели, и которое часто блуждало без работы. и всегда без традиций, без силы управлять своей судьбой.Действительно, было наиболее подходящим, чтобы он выразил свое недовольство, убив Элизабет, поскольку Вена является архетипом большого города, который порождает такое население. Его роскошь финансировалась классом эксплуатируемых крестьян, обескровленных до такой степени, что он был готов отправить своих мальчиков на фабрики, а девочек на службу на любых условиях. Нищие на улицах Вены, которые, как полагают невинные, были отправлены туда по Трианонскому договору, являются потомками армии, насчитывающей возраст в девятнадцатом веке. Лучени сказал своим стилетом символу власти: «Эй, что ты собираешься делать со мной?» Он не сделал никаких предложений, но его нельзя винить в этом.Суть его доводов против общества заключалась в том, что оно сделало его непригодным для внесения предложений, неспособным формировать мысли или планировать действия, кроме самых грубых и жестоких. Он прожил много лет в тюрьме, почти до тех пор, пока ему подобные не нашли словарный запас и имя для себя и не поразили мир фарсом фашизма.

Итак, Елизавета умерла с ужасной легкостью. Всю жизнь ее корсеты деформировались и мешали ее красивому телу, но они не защищали ее от стилета убийцы.Это пронзило ее сердце.

После этого Австрия стала тихим местом в глазах Запада. Пруст указывал, что если продолжать выполнять какое-либо действие, каким бы банальным оно ни было, достаточно долго, оно автоматически становится « чудесным »: простая прогулка по деревенской улице в сто ярдов — это « чудесно », если оно совершается каждое воскресенье пожилой женщиной. девяноста. Франц Иосиф так долго вставал со своей раскладной кровати в четыре часа утра и работал двенадцать или четырнадцать часов над своими официальными документами, что его признали одним из самых «чудесных» соверенов, почти таким же «чудесным», как Королева Виктория, хотя и не выказывала признаков старения, упрямство и недостаток воображения, которые заставляли его видеть своим долгом сохранить свой двор как морг этикета, а свою Империю — как тяжелый анахронизм.Он был уверен в всеобщем одобрении не только при жизни, но и после его смерти, потому что у людей есть привычка всякий раз, когда старик плохо управляет своим делом, так что оно разваливается на части, как только он умирает, говорить: «Ах, Такой-то был чудесен! Он держал все вместе, пока был жив, и посмотрите, что происходит теперь, когда он ушел! »

Это правда, что в его дворе уже происходило бедствие, которое должно было поглотить всех нас; но это не показалось английским глазам, главным образом потому, что Австрию перед войной посещали только наши высшие классы, которые ни в одной стране не замечали ничего, кроме лошадей, а австрийские лошади были хорошими.

В следующий раз, когда загорелся красный свет насилия, это показалось неважным, неуместным ужасом. Когда мне было десять лет, 11 июня 1903 года, Александр Обренович, король Сербии, и его жена Драга были убиты во дворце в Белграде, а их обнаженные тела выбросили из спальни в сад. Также были убиты два брата королевы и два министра. Это была работа ряда армейских офицеров, ни один из которых тогда не был известен за пределами Сербии, и главные герои не были интересны.Александр был дряблым молодым человеком в пенсне, который любил неуклюжие эксперименты с абсолютизмом, и его жена, которая, как ни странно, принадлежала к тому же типу, что и Мари Ветсера, хотя в юности она была намного красивее, понимала, что У него плохая репутация, у него амбициозная семья и есть подозрение, что он пытается подсунуть взаймы ребенку в качестве наследника престола.

Не может быть никаких сомнений в том, что к этим людям с ужасом относились сербы, которые освободились от турок не более ста лет назад и знали, что их независимости постоянно угрожают великие державы.Оно задерживалось в сознании только из-за прикосновений кошмара. Заговорщики взорвали дверь дворца с помощью динамитного патрона, который воспламенил электрические огни, и они спотыкались, богохульствуя в темноте, переходя в безумие жестокости, которое было наполовину ужасом. Король и Королева два часа прятались в потайном шкафу в своей спальне, слушая, как ищущие становятся холодными, затем теплыми, затем снова холодными, затем теплыми и, наконец, горячими и горячими. Слабого Короля было трудно убить: когда они сбросили его с балкона, они подумали, что он вдвойне мертв от пулевых ранений и ударов мечом, но пальцы его правой руки сжимали перила и должны были быть отрезаны, прежде чем он упал на землю. где пальцы его левой руки цеплялись за траву.Хотя был июнь, ранним утром на обнаженные тела, лежавшие среди цветов, пролился дождь. Возмутилась вся Европа. Эдуард VII отозвал своего министра, и большинство великих держав последовали его примеру. Это убийство было всего лишь полутоновым квадратом, смутно и ужасно изображенным на задворках моей памяти: плакат Police News на первой странице таблоида, увиденный много лет назад. Но теперь я понимаю, что, когда Александр и Драга упали с этого балкона, весь современный мир упал вместе с ними. Потребовалось время, чтобы спуститься на землю и сломать ей шею, но тут же началось падение.Ведь это не строго моральная вселенная, и неверно, что бесполезно убивать тирана, потому что его место занимает худший человек. Это никогда не было опровергнуто так эффективно, как преемник Александра Обреновича.

Петр Карагеоргевич вступил на престол при всевозможных неудобствах. Ему было около шестидесяти, и он никогда не видел Сербии с тех пор, как покинул ее со своим изгнанным отцом в возрасте четырнадцати лет; он вырос в Женеве под влиянием швейцарского либерализма и позже стал офицером французской армии; у него не было опыта управления государством, и он был человеком скромной, замкнутой личности и простых манер.

Но Петр Карагеоргевич был великим царем. Медленно и трезво он проявил себя как один из лучших либеральных государственных деятелей в Европе, а позже, в Балканских войнах, изгнавших турок из Македонии и Старой Сербии, он проявил себя великолепным солдатом. Европе не повезло хуже. Австрия, располагавшая гораздо большей территорией, чем она могла должным образом управлять, хотела большего и сформировала свою политику Drang nach Osten, свою политику «спешить на Восток». Теперь грозное новое военное государство Сербия было на ее пути и могло даже присоединиться к России, чтобы напасть на нее.Теперь все славянские народы Империи кипели недовольством, потому что у свободных сербов все было так хорошо, а немецко-австрийцы ненавидели их больше, чем когда-либо. Ситуация еще более осложнилась со времен Рудольфа, потому что Империя оскорбила славянские чувства, отказавшись от претензий на то, что Босния и Герцеговина были провинциями, которые она просто оккупировала и управляла, и формально аннексировала их. Это заставило многих славян обращаться с обращениями к Сербии, и она, как это было естественно для молодой страны, иногда отвечала хвастливо.

Ситуация осложнялась еще и характером человека, сменившего Рудольфа в качестве наследника императорской короны, эрцгерцога Франца Фердинанда. Этот неприятный меланхолик расстроил все слои народа своими предложениями, сформулированными и выраженными без малейшего намека на государственную мудрость, о создании трехсторонней монархии Империи путем образования славян в отдельное царство. Реакционеры считали, что это было просто выражением его ожесточенной враждебности к императору и его консерватизма; на славян это не произвело впечатления, и они заявили, что предпочли бы быть свободными, как Сербия.Австрийский начальник генерального штаба Конрад фон Хотцендорф выступал от имени многих своих соотечественников и большей части своего сословия, когда он непрестанно призывал вести превентивную войну против Сербии, пока она не стала слишком сильной. Ничего из этого не произошло бы, если бы Александра Обреновича не убили и не уступили место лучшему человеку.

Затем, 28 июня 1914 года, австро-венгерское правительство разрешило Францу Фердинанду отправиться в Боснию в качестве генерального инспектора армии для проведения маневров на сербской границе.Было странно, что он захотел это сделать, и что они позволили ему, потому что это был день Святого Вита, годовщина битвы при Коссове в 1389 году, поражения сербских провинций турками, что означало пятьсот лет порабощения. Это поражение было сведено на нет в Балканской войне повторным взятием Коссово, и было бы не тактично напоминать сербам, что некоторые из их людей все еще находятся в рабстве у иностранной державы. Но Франц Фердинанд исполнил свое желание и затем нанес визит в Сараево, столицу Боснии, где полиция обеспечила ему недостаточную защиту, хотя их предупредили, что на его жизнь будут совершены покушения.Боснийский серб по имени Принцип, который глубоко возмущался неправильным управлением Австро-Венгрии, смог без труда застрелить его, когда он ехал по улице, и случайно убил свою жену. Австро-Венгерская империя использовала это как предлог для объявления войны Сербии. На чью сторону встали другие державы, и началась Великая война.

Итак, в тот вечер 1934 года я лежала в постели и со страхом смотрела на свое радио, хотя ему больше нечего было сказать, что относилось бы к делу, и позже, по телефону, я разговаривала с мужем, как во время кризиса, если человек счастлив в браке, задает ему вопросы, на которые никто не знает, ни он, ни кто-либо другой не может ответить, и находит большое утешение в том, что он говорит.Я был действительно напуган, потому что все эти предыдущие убийства либо приближали меня к гибели, либо предвосхищали ее. Если бы Рудольф не умер, он мог бы решить славянскую проблему Австро-Венгерской империи и сдержать ее империалистические амбиции, и войны могло бы не быть. Если бы не убили Александра Обреновича, Сербия, возможно, никогда не была бы достаточно сильной, чтобы вызвать ревность и страх Империи, и, возможно, не было бы войны. Убийство Франца Фердинанда было самой войной. И смерть Елизаветы показала мне бедствия мира после войны — Лучени, фашизм, власть обездоленного класса, который заявляет о своих правах и не может представить их иначе, как в терминах пустого насилия, убийства, взятия, подавления.

И вот произошло еще одно убийство. Опять же, это было на юго-востоке Европы, где было источником всех других смертей. Мне это показалось странным в 1934 году, потому что тогда славянская проблема, казалось, была удовлетворительно решена войной. У чехов и словаков было свое приятное демократическое государство, которое работало достаточно хорошо, за исключением жалоб судетских немцев, которых при Габсбургах баловали привилегиями, за которые платили их соседи-славяне. Словенцы и хорваты, далматины и черногорцы теперь объединились в царство южных славян, что означает «Югославия»; и хотя словенцы, хорваты и далматины были отделены по духу от сербов своим католицизмом, а черногорцы жаждали утраченной независимости, государство, казалось, находило равновесие.Но вот еще одно убийство, еще одна угроза того, что человек предаст себя боли, будет служить смерти вместо жизни.

Несколько дней спустя мой муж сказал мне, что он видел новостной фильм, в котором с необычайными подробностями была показана фактическая смерть короля Югославии, и как только я смогла покинуть дом престарелых, я пошла и посмотрела его. Мне пришлось пойти в личный кинотеатр, потому что к тому времени он уже был выведен из обычных кинотеатров, и я воспользовался возможностью, чтобы его несколько раз пробегали, в то время как я смотрел на него, как старуха, читающая чайные листья в ее чашка.Сначала югославский военный корабль заскользил в гавань Марселя, которую я очень хорошо знаю. За ним был тот огромный подвесной мост, который всегда беспокоит меня, потому что он напоминает мне, что в этот механизированный век я так же мало неспособен понять свое окружение, как любая примитивная женщина, которая думает, что водопад населен духом, и даже в меньшей степени, потому что ее мнение могло быть с поэтической точки зрения правильным. Я знаю достаточно, чтобы осознавать, что этот мост не мог быть вытянут огромным стальным пауком из его внутренностей, но никакое другое объяснение не кажется мне правдоподобным, и я не имею ни малейшего представления о его использовании.Но человека, который спускается по трапу корабля и идет по тендеру к причалу, я могу понять его, потому что он не новость. У людей всегда была идея лидера, а иногда рождается человек, воплощающий эту идею.

Его лицо слишком близко к кости засосало болезнь, чтобы быть спокойным или даже красивым, и это в любой момент могло бы показаться сухим педантизмом, неестественным для человека, не далеко продвинутого в сороковые годы. Но он выглядит как великий человек, что не означает, что он хороший человек или мудрый человек, но что у него есть то историческое качество, которое проистекает из интенсивной концентрации на важном предмете.То, о чем он думает, благородно, если судить по тому почтению, которое он выражает глазами, и оно полностью им управляет. Он не впадает в это снова, когда другой мир перестает его интересовать; скорее он снова начинает замечать то, что происходит в нем, когда на мгновение его внутреннее общение подводит его. Но он не отвлечен; он отдает должное встрече между Францией и Югославией. В самом деле, он вносит в официальное мероприятие наивную серьезность. Когда г-н Барту, министр иностранных дел Франции, подходит и приветствует его, это как если бы веселый священник, совершенно непринужденно исполняющий свои приказы, стоял перед алтарем рядом с измученным мистическим мирянином.Иногда он также показывает поворотом головы, расширением защемленных ноздрей, что ему понравился какой-то восхитительный аспект этой сцены.

Во всех его реакциях есть отрывистая быстрота, возникающая при долгой бдительности. Это было естественно. Он был солдатом с детства, и после Великой войны ему постоянно угрожали смертью изнутри, туберкулезом и смертью извне, убийством от рук хорватов или македонцев, которые хотели независимости вместо союза с Сербией.Но его беспокоит не страх. Это, конечно, Югославия.

Теперь король Александр едет по знакомым улицам, на удивление неохраняемым, на необычно старинной машине. По его попытке сделать свою жесткую руку гибкой, по небрежному блеску осторожных черных глаз видно, что он с детской серьезностью принимает приветствия толпы; это трогательно, как будто девушка полностью доверяет комплиментам, которые ей делают на балу. Затем его озабоченность прикрывает брови.Он снова думает о Югославии. Затем камера покидает его. Он отступает. Звуковая дорожка фиксирует изменение, нарастающее удивление в голосе толпы. Мы видим человека, прыгающего на подножку машины, жандарма, размахивающего мечом, револьвер в руке другого, соломенную шляпу, лежащую на земле, толпу, которая прыгает вверх и вниз, вверх и вниз, разбивая что-то плоское с помощью его руки пинают что-то плоско ногами, пока на тротуаре не видна мякоть, покрытая одеждой. Парень в свитере уворачивается от похитителей, его вызывающее лицо не испещрено страхом, хотя его тело выражает последнюю крайность страха ползучими, корчащимися движениями.Вид на всю улицу показывает, что людей мчало как осязаемый ветер смерти.

Камера возвращается в машину, и мы видим Короля. Он почти плашмя лежит на спине на сиденье, и он такой же, как я после наркоза. Он не знает, что что-то случилось; он все еще наполовину укоренен в удовольствии собственной ностальгии. Он мог бы спросить: «Et en quelle saison Revoiray-je le clos de ma pauvre maison, Qui m’est une Province et beaucoup d’avantage?» Несомненно, что он умирает, потому что он является центром чудесного проявления. чего бы не случилось, если бы живые не вышли из своей сдержанности присутствием смерти.Бесчисленные руки ласкают его. Руки идут отовсюду, через заднюю часть машины, по бокам, через окна, чтобы ласкать умирающего Короля, и они в высшей степени добрые. Они намного добрее, чем могут быть лица, ибо лица Марты обременены многими заботами из-за их тесной связи с разумом, но эти руки выражают бездумное сочувствие живой плоти к плоти, которая вот-вот умирает, чистое физическое основание для жалости . Это мужские руки, но они двигаются нежно, как руки женщин, ласкающих своих младенцев; они гладили его по щеке, как если бы они ласково умывали ее.Внезапно ностальгия уходит от него. Его педантизм расслабляется. Он спокоен; ему больше не нужно защищаться от смерти.

Я не мог понять это событие, как бы часто я ни видел эту картинку. Я, конечно, знал, как и почему произошло убийство. Лучени хорошо себя чувствует в мире. Когда он убил Элизабет более сорока лет назад, ему пришлось делать свою работу в этом мире; ему приходилось смиренно путешествовать по Швейцарии в поисках своих жертв; у него был только один маленький обоюдоострый кинжал в качестве инструмента для совершения преступления, и он должен был заплатить штраф.Но теперь Лучени — это Муссолини, и улучшение его положения можно измерить увеличением масштабов его преступления. В Елизавете неуверенный и не имеющий традиций горожанин разрушил символ власти, но современный представитель разрушил саму власть и унизил ее сущность. Его преступление не в том, что он фактически низложил своего короля, так как короли и президенты, которые не могут занимать свой пост, теряют тем самым титул своих королевств и республик. Его преступление состоит в том, что он стал диктатором, не связав себя никакими договорными обязательствами, которые цивилизованный человек налагал на своих правителей на всех достойных уважения этапах истории и которые дают возможность спасти душу.Эта отмена процесса в правительстве оставляет его пустым насилием, которое должно постоянно и любой ценой превосходить себя, поскольку у него нет альтернативной идеи и, следовательно, нет альтернативной деятельности. Эта агрессивность, очевидно, ведет к созданию огромных вооруженных сил и тайным образом к непрекращающимся экспериментам с методами нанесения ущерба внешнему миру, отличными от традиционных методов ведения войны.

Насилие было, действительно, всем, что я знал о Балканах — всем, что я знал о южных славянах. Я почерпнул свои знания из воспоминаний о моем самом раннем интересе к либерализму, о листьях, упавших в этих джунглях, о брошюрах, перевязанных веревкой, о самых пыльных углах мусорных магазинов, а позднее — из предрассудков французов, которые используют слово Балкан в качестве обозначения. термин оскорбления, означающий тип варвара rastaquouere.В Париже, проснувшись в спальне отеля из-за недостаточно личной жизни моих соседей, я услышал звук трех резких пощечин и женский голос, кричащий сквозь рыдания: «Балкан! Балкан! »В Ницце, когда я ел лангуст у небольшого ресторанчика у гавани, раздались выстрелы, матрос выскочил из соседнего бара, а хозяйка побежала за ним, крича:« Балкан! Балкан! — Он разрядил револьвер в зеркало за стойкой бара. И теперь я столкнулся с безмерным благородством короля в фильме, который определенно был балканским, балканским, но который встретил насилие творческим осознанием, которое является его полной противоположностью, которое поглощает его опытом, который он стремится разрушить.

Но я, должно быть, полностью ошибся, приняв популярную легенду о Балканах, потому что, если бы южные славяне были действительно жестокими, их не ненавидели бы сначала австрийцы, которые поклонялись насилию в империалистической форме, а позже фашисты, поклоняющиеся насилию в тоталитарной форме. И все же нельзя было думать о Балканах ни на мгновение как о нежных и похожих на баранину, потому что, несомненно, ни один из них Александр, Драга Обренович, Франц Фердинанд и его жена не умерли в своих кроватях.Я должен был признать, что я просто и категорически ничего не знал о юго-восточном углу Европы; и поскольку оттуда неуклонно идет поток событий, которые являются источником опасности для меня, которые действительно в течение четырех лет угрожали моей безопасности и в течение этого времени навсегда лишили меня многих благ, то есть я ничего не знаю о своих собственных судьба.

Это беда. Паскаль писал: «Человек — всего лишь трость, самая слабая вещь в природе; но он мыслящий тростник. Всей вселенной не нужно вооружаться, чтобы сокрушить его.Достаточно пара, капли воды, чтобы убить его. Но если бы вселенная сокрушила его, человек все равно был бы благороднее того, что его убило, потому что он знает, что он умирает, и то преимущество, которое вселенная имеет над ним; вселенная ничего об этом не знает ».

В этих словах он пишет единственный рецепт для выдающегося человечества. Мы должны научиться понимать природу преимущества, которое Вселенная имеет над нами, которое в моем случае, кажется, находится на Балканском полуострове. До этого оставалось всего два или три дня, но я никогда не беспокоился о том коротком путешествии, которое могло бы объяснить мне, как я умру и почему.Пока я дивился своей инертности, меня попросили поехать в Югославию, чтобы прочесть несколько лекций в разных городах перед университетами и английскими клубами, и это я сделал весной 1936 года.

Мы ночевали в Зальцбурге и в Утром у нас было время посетить дом, в котором родился Моцарт, и посмотреть на его маленький спинет, у которого ключи коричнево-белые, а не белые и черные. Там мальчик сидел, довольный его красотой и довольный звуками, которые он извлекал из него, в то время как его окружала ярость отца на этого утомительного, слабого, развратного сына, которого он породил, который не мог должным образом использовать свои дары; и еще дальше равнодушие его современников, которое должно было убить его; и еще дальше, так далеко, что бесполезна для него, наша бессильная любовь к нему.Мы, люди, не очень хорошо справлялись с этим.

Затем мы спустились на вокзал и несколько часов ждали поезд на Загреб, столицу Хорватии. Когда он наконец прибыл, я оказался посреди того, что для меня является тайной загадок. Потому что он покинул Берлин накануне вечером и был переполнен недовольными немецкими туристами, которые воспользовались пактом, по которому они могли вывезти значительную сумму из страны при условии, что они собирались в Югославию; и я не могу понять действия немцев.Мне кажется, что вся Центральная Европа разыгрывает фантазию, которую я не могу интерпретировать.

Вагоны были настолько переполнены, что мы смогли найти только одно свободное место в купе первого класса, которое я заняла, в то время как мой муж сел на сиденье, которое молодой человек только что оставил, чтобы пойти в вагон-ресторан на обед. Другими людьми в купе были пожилой бизнесмен и его жена, им за пятьдесят, а также фабрикант и его жена, которые в социальном отношении превосходили остальных и были на пятнадцать-двадцать лет моложе.Жена делового человека продолжала вставать со своего места и бегать по коридору в ужасном состоянии, сетуя на то, что у них с мужем нет австрийских шиллингов, и поэтому они не могут поесть в вагоне-ресторане. Ее страдание было настолько сильным, что мы предположили, что они ничего не ели в течение многих часов, и дали ей пачку шоколада и несколько печений, которые она съела очень быстро, с рассеянным воздухом.

Между глотками она объяснила, что они едут на далматинский остров, потому что ее муж был очень болен нервным расстройством желудка, из-за которого он не мог принимать решения.Она указала на него надкушенной плиткой шоколада и сказала: «Да, он ни в чем не может определиться! Если вы скажете: «Ты хочешь уйти или хочешь остаться?» он не знает ». В ее глазах светилась скорбная и верная любовь.

Мой муж очень сочувствовал и сказал, что у него какое-то нервное расстройство. К моему удивлению, он даже утверждал, что прошел через аналогичный период незнания своего собственного ума. Он сказал, что солнце нашло единственное лекарство.

В Филлахе жена делового человека была вне себя от радости, обнаружив, что она может купить сосиски для себя и своего мужа.На протяжении всего пути она жадно ела, бегала по коридору за едой, возвращалась, что-то жевала, ее рот и грудь были присыпаны крошками. Но во всей этой еде не было ничего более сладострастного, чем жадность. Она просто набиралась еды, чтобы успокоить нервы, так как больные и усталые люди пьют. На самом деле она была чрезвычайно приятным и привлекательным человеком: в ней была вся добрая и доброта, и она очень любила своего мужа. Ей было очень приятно приносить ему всю эту еду, и ей нравилось указывать ему на все прекрасное, что мы проезжали.Когда она заставила его обратить на это свое внимание, она больше не смотрела на красивое существо, а только на его лицо.

Когда мы шли мимо очень красивого Вёртер-Зе, лежащего под холмами, скрытого их тенями и сумраком, чтобы можно было приписать ему ту красоту, которую предпочитают, она заставила его взглянуть на него, взглянула на него. он посмотрел на нее, а затем повернулся к нам и сказал: «Вы не представляете, какие у него были проблемы!»

Мы сочувственно фыркнули, и деловой человек начал ворчать, как ему удобно.Выяснилось, что он владел многоквартирным домом в Берлине и в течение шести месяцев боролся с совершенно непредвиденным и необъяснимым требованием дополнительных налогов на него. Он не утверждал, что налог был несправедливым. Он, похоже, думал, что требование было достаточно законным, но что соответствующий закон был настолько сложным и настолько капризно интерпретировался нацистскими судами, что он не мог предвидеть, сколько от него будут просить, и все еще находился в потеря для расчета того, что может потребоваться в будущем.У него также были большие проблемы с отношениями с некоторыми нежелательными арендаторами, поведение которых вызывало частые жалобы со стороны других арендаторов, но которые были членами нацистской партии. Он оставил неясным, пытался ли он выселить нежелательных арендаторов и был ли ему помешан нацистами, или же он был слишком напуган даже для того, чтобы попытаться добиться компенсации.

При этом производитель и его жена вздохнули и сказали, что понимают. Этот человек говорил очень сдержанно и, очевидно, не хотел раскрывать, чем именно занимался его бизнес, чтобы не столкнуться с трудностями; но он с большим негодованием сказал, что нацисты назначили в его компанию директора, который ничего не знал и был просто партийным деятелем, ожидающим работы.Однако он добавил, что на самом деле его беспокоят непредвиденные налоги. Он смеялся над абсурдностью всего этого, потому что он был храбрым и веселым человеком; но сам факт того, что он перестал сообщать нам подробности о своих заботах, когда он был явно чрезвычайно разносторонним по темпераменту, показал, что его дух был глубоко обеспокоен. Вскоре он замолчал и обнял жену. Эти двое казались объединенными большой страстью, необычной физической симпатией, а также общей выносливостью к стрессам и перенапряжениям до такой степени, которая казалась бы более естественной для людей гораздо более старшего возраста.

Чтобы подбодрить его, жена рассказывала нам анекдоты о некоторых последствиях гитлеризма. Она рассказала, как ассистент парикмахера, который всегда махал ей волосами, однажды утром встретил ее со слезами и сказал, что она боится, что больше никогда не сможет к ней обратиться, потому что боялась, что провалила экзамен. которое она должна была передать за право заниматься своим ремеслом.

Она сказала девушке: «Я уверена, что ты сдашь экзамен, потому что ты так хорошо делаешь свою работу.Но девушка ответила: «Да, я хорошо работаю! Можно мыть голову шампунем, размахивать водой, я могу делать марселлинг, могу делать масляный массаж, красить волосы — можно, но не путайте дни рождения Геринга и Геббельса, я не могу этого делать ».

Все посмеялись над этим, а потом снова замолчали.

Деловой человек сказал: «Но все молодые люди, они солидны для Гитлера. Для них все сделано ».

Остальные сказали:« Ах, так! », И жена делового человека начала:« Да, наши сыновья », а затем остановилась.

Они все разваливались на части под эмоциональным и интеллектуальным напряжением, наложенным на них их правительством, бедные лаокоонцы задушены бюрократизмом. Было очевидно, что, доведя население до этого состояния, нацисты гарантировали сохранение своей системы; поскольку ни один из этих людей не мог оказать сколько-нибудь эффективную поддержку какой-либо соперничающей партии, которая хотела захватить власть; и действительно, их дела, которые, безусловно, были типичными, находились в таком неразрешимом замешательстве, что ни одна здравомыслящая партия теперь не пожелала бы взять на себя управление правительством, поскольку она наверняка не увидит впереди ничего, кроме неудач.Казалось, их страдания уничтожили для них все возможные варианты будущего.

Было темно, когда мы пересекали югославскую границу. Красивые молодые солдаты в оливковой форме с лицами, скрещенными плоскими скулами, задавали нам вопросы мягко, настойчиво, без интереса. Когда мы покидали станцию, производитель со смехом сказал: «Ну, у нас больше не будет хорошей еды, пока мы не вернемся сюда снова. Еда в Югославии ужасная. «Ах, мы слышали, — причитала жена бизнесмена, — а что мне делать с моим беднягой! Нет ничего хорошего, правда? »

Мне это показалось крайне забавным, потому что в югославской кухне есть славянское великолепие.Они готовят баранину и поросенка, как и везде в мире, имеют много пресноводной рыбы и жарят ее прямо из ручья, используют свои овощи достаточно молодыми, едят много темных и насыщенных романтических супов и понимают, что приправы должны быть острым, а не горячим.

Я сказал: «Тебе не о чем беспокоиться. Югославская еда очень хорошая ». Производитель засмеялся и покачал головой. «Нет, я был там на войне, и это было ужасно». «Возможно, это было в то время, — сказал я, — но я был там в прошлом году, и я нашел это достойным восхищения.Все они покачали мне головами, улыбались и казались немного смущенными. Я понял, что они чувствовали, что английская еда настолько уступает немецкой, что мое мнение по этому поводу не имеет смысла, и что я был довольно простым и бесхитростным, чтобы не осознавать этого. «Я понимаю, — рискнул мой муж, — что есть очень хорошая форель». «Ах, нет! — засмеялся фабрикант, махнув своей большой рукой. «Они называют их форелью, но это совсем другое дело; они не похожи на нашу хорошую немецкую форель.’

Они все сидели, кивая и раскачиваясь, очарованные видением доброты немецкой жизни, доброты немецкой еды и превосходства немцев над всем негерманским варварством.

Немного погодя мы с мужем пошли в вагон-ресторан и поужинали очень хорошо по-югославски. Когда мы вернулись, бизнесмен рассказывал, как, сидя за своим столом в своем офисе сразу после войны, он видел, как мимо его окон упали тела трех человек — снайперов-спартаковцев, которые были на его крыше и были сбиты Правительственные войска; как он был разорен инфляцией и даже продал свою собаку на еду; как он снова заработал состояние, рефинансировав процветающую промышленность, но никогда не получал от этого удовольствия, потому что всегда боялся большевизма и очень беспокоился о том, чтобы найти наилучшие способы надежно связать его; и как он провел последние двадцать три года в состоянии постоянного ужаса.Он боялся союзников; он боялся спартаковцев; он боялся финансовой катастрофы; он боялся коммунистов; а теперь он боялся нацистов.

Глубоко вздохнув, он сказал, очевидно, имея в виду то, о чем он не говорил: «Худшее в жизни при нацистах — это то, что у частных лиц нет никакой свободы, но и у чиновников нет никакой власти». было любопытно, что такая резко критическая фраза была придумана человеком, чья позиция была столь пассивной; потому что он говорил обо всех силах, которые мучили его, как будто им нельзя было противостоять больше, чем гром или молния.Он действительно казался совершенно аполитичным.

Как раз тогда я увидел название станции, на которой мы останавливались; и я попросила своего мужа посмотреть его в расписании, которое он держал в кармане, чтобы мы могли знать, сколько мы опоздали. Оказалось, что мы действительно очень опоздали, почти на два часа. Когда мой муж говорил об этом, все немцы испугались. Они понимали, что это означало, что они почти наверняка прибудут в Загреб слишком поздно, чтобы успеть на связь, которая займет у них двенадцать часов пути до Сплита, на побережье Далмации, и в этом случае им придется переночевать в Загребе.

Я снова понял, что никогда не должен понимать немецкий народ. Бедствия этих путешественников были просто поразительными. Вызывает недоумение то, что их должно было удивить опоздание поезда. Путешествие из Берлина в Загреб занимает примерно тридцать часов, и ни один здравомыслящий человек не ожидал бы, что второстепенный поезд будет вовремя на таком маршруте зимой, тем более что большая его часть проходит через горы. Мне также показалось странным, что жена делового человека восприняла это как непредвиденный ужас, что ее муж, который тяжело заболел и еще не выздоровел, устал после того, как просидел в вагоне день и ночь.Кроме того, если у нее был такой аппетит, почему она не принесла банку печенья и немного ветчины? И как случилось, что эти два человека, успешно руководившие коммерческими и промышленными предприятиями, имеющими какое-то значение, оказались настолько некомпетентными в проведении простого путешествия?

Когда я наблюдал за ними в полном замешательстве, их ужаснуло еще одно соображение. «А какими будут отели в Загребе!» — сказал производитель. «Свинки! Свинки! » « О, мой бедный муж! » — простонала жена делового человека.«Думать, что ему неудобно, когда он так болен!» Я возразил, что отели в Загребе отличные; что я сам останавливался в старомодном отеле, который был чрезвычайно удобен, и что это был новый и огромный отель, который был определенно американским по своей роскоши. Но они меня не слушали.

«Но зачем вы едете в Югославию, если думаете, что все это так ужасно?» — спросил я. «А, — сказал производитель, — мы едем на Адриатическое побережье, где много немецких туристов и поэтому отели хорошие.’

Я встал и вышел в коридор. Было неприятно мчаться по ночам с этой осанкой несчастных путаников, которые были такими милыми и непонятными и, по-видимому, обречены на катастрофу такого особенного рода, что никто не из их крови не мог представить себе, как это могло быть. предотвращено. Их беспомощность была сильнее, потому что они явно обладали особым талантом к послушанию. На обычном уровне торговли и промышленности они должны были знать успех, который должен был сделать их неудачи во всех остальных фазах их горькой и странной.Теперь, когда капитализм перешел в фазу упадка, и многие канавки, по которым они так счастливо катились, превратились в ничто, они были сломаны и избиты, а их способность выбирать общие очертания своей повседневной жизни, делать политические решений, теперь стало меньше, чем было изначально. Дети таких путаников, которые сами были бы путниками, неизбежно поддержали бы любую систему, которая предлагала бы им новые возможности для выгодного послушания, которая укладывала бы общество новыми путями вместо старых, и никогда не была бы предупреждена никаким инстинктом. компетентности и самосохранения, если эта система вела к всеобщей катастрофе.Я пытался убедить себя, что эти люди в вагоне не имеют особого значения и не типичны, но я знал, что лгал. Они были точно такими же, как все арийские немцы, которых я когда-либо знал; а в центре Европы их было шестьдесят миллионов.

«Это Загреб!» — закричали немцы и стали снимать со стеллажей весь свой багаж.

Ждали под дождем на перроне Загреба трое наших друзей. Там был Константин, поэт, серб, то есть славянин православной церкви из Сербии.Был Валлетта, преподаватель математики в Загребском университете, хорват, то есть славянин Римско-католической церкви из Далмации. Был Марко Грегорьевич, критик и журналист, хорват из Хорватии. Все они были разных размеров и форм телом и разумом.

Константин невысокий и толстый, с головой, как у самого известного сатира в Лувре, и с лозами, покрытыми виноградными листьями, хотя он мало пьет. Он постоянно пьян от того, что выходит из его рта, а не от того, что в него входит.Он постоянно говорит. Утром он выходит из спальни посреди предложения; а ночью он возвращается к этому, чтобы просто закончить еще одно предложение. Он автоматически делает жесты, заставляющие молчать, когда говорит, на тот случай, если кто-то вздумает его перебить. Почти все его выступления хороши, и иногда они переходят в цветные теневые шоу, такие как «Флорентийские ночи» Гейне, а иногда кристаллизуются в небольшую историю, в которой воплощена суть надежды, любви или сожаления, как лирика Гейне.Из всех людей, которых я когда-либо встречал, он больше всего похож на Гейне; а так как Гейне был самым еврейским писателем, следует, что Константин является евреем так же, как серб. Его отец был еврейским доктором революционных симпатий, который бежал из русской Польши около пятидесяти лет назад и поселился в богатом провинциальном городке в Сербии и стал одним из лидеров медицинской профессии, которая там всегда была более продвинутой, чем можно было бы. предполагаемый. Его мать также была польской еврейкой и известной музыкантом.

Он только по усыновлению, но полностью серб. Он очень храбро сражался в Великой войне, потому что он человек огромного физического мужества, и для него сербская история — это его история, его жизнь — это часть жизни сербского народа. Теперь он правительственный чиновник; но он верит в Югославию не по этой причине. Для него государство сербов, словенцев и хорватов, контролируемое центральным правительством в Белграде, является необходимостью, если эти люди хотят удержаться от итальянского и центральноевропейского давления на запад, а также от давления Болгарии, которое может стать в действительности центральным. Европейское давление на востоке.

Валетта происходит из далматинского городка, который был основан греками за несколько сотен лет до Рождества Христова, и обладает сильной нежностью и утренней свежестью архаической статуи. Они любят его везде, где бы он ни был: в Париже, Лондоне, Берлине и Вене, но он известен как славянин, потому что его обаяние не связано ни с одним из тех недостатков, которые обычно присущи другим расам. Он мог внезапно перестать улыбаться, сжать свои длинные руки и предаться мученической смерти за идею.Он настроен против Югославии; он федералист и верит в автономную Хорватию.

Григорьевич похож на Плутона из фильмов о Микки Маусе. Его лицо изрезано горем из-за проблем и недостатком благодарности, с которыми он столкнулся, защищая определенные твердые и благородные стандарты в хаотическом мире. Его длинное тело похоже на Плутон своей растяжимостью. Когда он сидит в своем кресле, негодование по поводу того, что он считает исправимой несправедливостью, приблизит его на несколько дюймов к потолку, отчаяние из-за неизбежного зла скомкает его, как гармошку.Югославия — это Микки Маус, которому служит этот Плутон. Он на десять лет старше Константина, которому сорок шесть, и на тридцать лет старше Валетты. Это означает, что в течение шестнадцати лет до войны он был активным революционером, борющимся против венгров за право хорватов на самоуправление и использование своего собственного языка. Чтобы хорваты могли объединиться со своими свободными братьями-славянами, сербами, он претерпел нищету, тюрьму и ссылку. Поэтому Югославия для него Царство Небесное на земле.Кто легкомысленно говорит об этом, плюет на те шестнадцать лет печали; кто поднимает на него руку, нарушает славянское таинство. Поэтому ему Константин, который все еще был студентом в Париже, когда разразилась Великая война, и который родился свободным сербом, кажется нечестивым в том, как он воспринимает Югославию как должное. Между ними есть разница между христианами первых трех веков, которые боролись за свою веру, когда она казалась безнадежной, и христианами четвертого века, которые боролись за нее, когда она побеждала.

А для Григорьевича Валетта просто предатель. Он больше, чем сбившийся с пути индивидуум — он является самой сутью воплощенного предательства. Молодежь должна поддерживать знамя права против несправедливой власти и должна практиковать такую ​​форму послушания Богу, которая является восстанием против тирании; и Григорьевичу кажется, что Валетта изменяет этому идеалу, поскольку для него Югославия представляет собой высший жест неповиновения тирании Австро-Венгерской империи.Только колдун мог заставить его осознать, что Австро-Венгерская империя перестала существовать, когда Валетте было шесть лет, и что он никогда не знал никакого другого символа несправедливой власти, кроме Югославии.

Они стоят под дождем, и все они разные и все одинаковые. Они тепло приветствуют нас, и в своих сердцах они не могут приветствовать друг друга, и они немного не любят нас, потому что для того, чтобы встретить нас, они стоят рядом со своими врагами под дождем. Мы их друзья, но мы сделаны из другого вещества.Богатые страсти Константина, интенсивные, изящные, избранные радости и печали Валетты и мрачное великое датское дворянство Грегорьевича — все они созданы из одного и того же основного материала, хотя и имеют очень разные формы. Сидя в нашем гостиничном номере, попивая вино, они демонстрируют свое единство происхождения. Дверь открывается — они дергаются и поворачивают головы, и движение то же самое. Когда эти враги наступают друг на друга, они должны двигаться в одном темпе.

Мой муж раньше ни с кем из них не встречался.Я вижу, как он потрясен их странностями. Он с изумлением слушает прекрасный французский Константина, который сохранил в себе все блестящие способности бабочки его юности, когда он был одним из любимых учеников Бергсона и занимался музыкой с Вандой Ландовской. Он попадает под чары Константина. Он напрягается, чтобы уловить идеальную фразу, которая обязательно произнесется, когда глаза Константина поймают свет, и каждый из его тугих черных завитков закружится на его голове, и его губы взлетят по горизонтали, а его руки будут нащупывать воздух перед ним, как будто он развязал шейную повязку удушающей правды.Теперь Константин говорил о Бергсоне и говорил, что нужно упустить самую суть в нем, чтобы рассматривать его только как философа. Он был волшебником, изучившим философию. Он не анализировал явления, он произносил заклинания, призывающие к пониманию.

«Мы, студенты, — сказал Константин, — мы не были учениками великого профессора; мы были учениками чародея. Мы делали странные вещи, которых нет в большинстве академических курсов. По воскресеньям мы разговаривали вместе в лесу Фонтенбло, иногда целыми днями, воссоздавая его лекции, объединяя наши воспоминания.Ведь в его классе нельзя было делать заметки. Если мы на мгновение склоняли голову, чтобы записать точку, мы пропускали органическую фразу, и остальная часть лекции казалась непонятной. Это показывает, что он был волшебником. В чем суть заклинания? Что если одно слово пропущено, это уже не заклинание. Я узнал это сразу, потому что в моем городе, который называется Шабат, было три дома в ряд, и в одном доме жил мой отец, который был величайшим врачом в нашей стране, а в следующем жил священник. Который был величайшим святым в моей стране, а в соседнем доме жила старушка, величайшая ведьма в моей стране, и когда я был маленьким мальчиком, я жил в первом из этих домов и, как и раньше, вошел в два других, потому что святой человек и ведьма меня очень любили; и я говорю вам, что в каждом из этих домов была магия, поэтому я знаю о ней все, как не знают большинство мужчин.’

Линия света прошла по темной карте Европы, которую мы все держим в уме; на одном конце сербский город, неизвестный мне как Ур, населенный персоналом сказок, а на другом конце знакомая идея Бергсона. Я видела, что мой муж был в восторге. Он любит узнавать то, чего не знал раньше. Но через минуту я понял, что он не так счастлив. Валетта сказал, что строит планы для нашего удовольствия в Югославии, и он надеется, что мы сможем подняться в снежные горы, особенно если нам нравятся зимние виды спорта.Мой муж сказал, что ему очень нравится Швейцария, и как ему нравилось ездить туда, когда он устал, и отдавать себя на попечение гидов. «Да, гиды так хороши для нас, сверхцивилизованных», — сказал Константин. «Они безмерно освежают нас, когда мы с ними. Потому что они добиваются успеха везде, где мы терпим поражение. Мы можем нести ответственность за то, что мы любим, за наши семьи и наши страны, а также за те дела, которые мы считаем справедливыми, но там, где мы не любим, мы не можем привлечь необходимое внимание.Именно это и делают гиды с таким обилием внимания, что это не дает ничего сравнимого с нашим вниманием, мистическим постижением всей вселенной.

«Я дам вам пример, — сказал он. Однажды я совершил с женой самое прекрасное путешествие по Италии. Вы знаете, она немка и поклоняется Гете, так что это было паломничество. Мы пошли посмотреть, где он жил, в Венеции и Риме, и она была так обрадована, вы не можете поверить, — радовалась самой себе, так что ее интуиция подсказывала ей многое.«Это дом, в котором он жил!» — плакала она в Венеции, подпрыгивая в гондоле, и это было так. Наконец мы прибыли в Неаполь, взяли проводника и поднялись на Везувий, потому что Гете поднялся на Везувий. Вы помните проход, в котором, по его словам, он был на краю небольшого кратера и поскользнулся? Об этом много думала моя жена, и внезапно ей было дано знать интуитивно, что некий маленький кратер, который мы видели, был тем же самым, где поскользнулся Гете, поэтому, прежде чем мы смогли остановить ее, она побежала к нему.Я, конечно, понимал, что ее могут убить в любой момент, поэтому побежал за ней. Но и гид тоже, хотя она для него ничего не значила. А затем пришло свидетельство этого мистического предчувствия, которое дает постоянная бдительность жизни проводника. Именно тогда этот кратер начал извергаться, и лава вырвалась туда и сюда. Но гид всегда знал, куда он идет, и водил нас налево или направо, где бы его не было. Иногда у нас не было времени пробыть там больше секунды — это было доказано впоследствии, потому что подошвы наших туфель были обожжены.Три четверти часа мы бегали таким образом вверх и вниз, справа налево и слева направо, прежде чем смогли добраться до безопасного места; и все это время я была безмерно счастлива, потому что гид делал то, что я не могла сделать, и это хорошо! »

Во время рассказа этой истории глаза моего мужа смотрели на меня с выражением тревоги. По тону Константина было очевидно, что ничто в этой истории не показалось ему странным, кроме преданности проводника своим подопечным. «Разве ее друзья не очень придираются?» — прямо спрашивал себя муж.«Неужели она так хочет жить?» Но разговор принял деловой оборот, и нас призвали обдумать наши планы.

Утром Загреб имеет теплый и уютный вид хорошо проветриваемого города. Люди жили там в физическом, но не политическом комфорте уже тысячу лет. Более того, он полон тех огромных зданий цвета тостов, казарм, судов и муниципальных офисов, которые являются неизменным признаком того, что в прошлом была оккупирована Австро-Венгерская империя; а это всегда означает восторженный прием пищи в сочетании с отсутствием физических упражнений в приятной обстановке, счастливым потреблением кофе, взбитых сливок и сладких пирожных за маленькими столиками под каштанами.Но в нем есть свое качество. В нем нет великой реки, он построен до кульминации; холм, на котором стоит старый город, в восемнадцатом веке назывался «умеренной возвышенностью». В нем мало очень красивых зданий, кроме готического собора, который был вынужден носить уродливое пальто девятнадцатого века. Но Загреб делает из своей безликой красоты что-то приятное, как песня Шуберта, восторг, который начинается тихо и никогда определенно не заканчивается.

Мы думали, что нас раздражает дождь в то первое утро, когда мы вышли на него, но в конце концов мы поняли, что были так же счастливы, как гуляли на солнце по действительно красивым городам.Кроме того, он имеет привлекательную особенность, заметную во многих французских городах: он остается маленьким городком, хотя на самом деле он довольно большой. В Загребе проживает сто пятьдесят тысяч человек, но по тому, как сплетни ходят на улице, ясно, что все знают, у кого и когда будет ребенок. Это прекрасная духовная победа над урбанизацией.

Мы остановились в сквере перед нашим отелем, чтобы посмотреть на памятник Местровичу епископу Штроссмайеру, который стоит перед Академией наук и искусств, которую он основал.Для меня это был момент. Я сочувствую ему, как другие — Наполеону и лорду Байрону — это время — самая неудобная завеса между нами. Из всех великих деятелей прошлого я предпочел бы видеть Штроссмайера — не из-за его гения, который, очевидно, не был велик, а потому, что он кажется наиболее определенным обещанием, которое мы когда-либо получили, что человек может произвести превосходную вариацию самого себя, и жизнь может принять приятный оборот. Мне было интересно, как Местрович, которому нравится обращаться с грубой силой, поступил с хрупкой красотой Штроссмайера.Интересно было видеть, что определенность этой тонкой красоты просто вырвала дело из рук Местровича. Он просто воспроизвел это и скрыл это с чувством силы, разместив часы в густых волнистых волосах, как в Моисее Майкла Анджело.

Я хотел бы знать, видел ли Местрович когда-нибудь свою модель; Скорее всего, так оно и было, поскольку Строссмайер дожил до девяноста, в 1905 году. К тому времени он завершил пятьдесят шесть лет непрерывной героической агитации за освобождение хорватов и был бесстрашным обличителем австро-венгерской тирании.Из-за его блестящих выступлений в качестве проповедника и ученого он в тридцать четыре года стал епископом Дьяковского, престола, который включал обширный участок славянской территории Империи; и он сразу же объявил себя страстным прохорватом. То, что доходы этого епископства были огромными, свидетельствует об обиде славян, хотя бедность и невежество крестьян были настолько ужасны, что шокировали и даже пугали путешественников. Он поразил всех, потратив эти огромные доходы на интересы хорватов.

В то время как Венгрия пыталась мадьяризовать хорватов, запрещая им использовать их собственный язык и, насколько это возможно, лишая их всего, кроме самого начального образования, он финансировал ряд средних школ и семинарий для священнослужителей, где обучение велось. дан на сербо-хорватском языке; он одарил многих южнославянских литераторов и филологов, как хорватов, так и сербов; и, что самое главное, он настаивал на праве хорватов и словенцев использовать славянскую литургию вместо латинской.Последнее было их древней привилегией, о которой они договорились с Римом во время своего обращения Кириллом и Мефодием в девятом веке, когда они были свободным народом. Он основал Загребский университет, который был необходим не только по образовательным причинам, но и для того, чтобы дать хорватам надлежащий социальный статус; поскольку в Австро-Венгерской империи, как и в Германии и в Соединенных Штатах, окончание университета имеет классовую ценность — это ментальный эквивалент белого воротничка. Поскольку у хорватов был университет, их нельзя было презирать как крестьян.Ему удалось поднять прославянские чувства в остальной Европе, поскольку он был другом многих выдающихся французов и уважаемым корреспондентом лорда Эктона и мистера Гладстона.

Во всей этой борьбе на протяжении всей жизни у него не было поддержки ни одного авторитета. Он стоял один. Хотя Папа Лев XIII любил его и восхищался им, Ультрамонтанская партия, которая хотела окрасить Церковь в итальянские цвета, ненавидела его, потому что он был одним из трех несогласных, голосовавших против Доктрины Папской непогрешимости.В этом отношении он придерживался того же мнения, что и лорд Эктон. Они ненавидели его еще и за то, что он защищал права славян на их литургию. Венгры возмутились этим как оскорблением Святого Престола. Ощущение принадлежности к всемирному братству, уверенности в том, что семья будет радушно встречаться в самых отдаленных уголках страны, — одно из самых приятных благ, предлагаемых Римско-католической церковью своим членам.У него этого не было. Ему оставалось только покинуть свою епархию, чтобы встретить холодность и дерзость со стороны своих собратьев-католиков.

Австро-Венгерская империя не смогла преследовать Штроссмайера до его опасности. Хорваты слишком его любили, и было небезопасно иметь пояс недовольных славян на границе Сербии, свободного славянского государства. Но это не давало ему покоя. Когда он пошел открывать Славянскую академию в Загребе, улицы были заполнены ликующими толпами, но правительство запретило любые украшения или освещение.Ему потребовалось пятнадцать лет, чтобы навязать Вену Загребский университет; уставы не были утверждены до пяти лет после сбора необходимых средств. В ходе переговоров, на которых были урегулированы условия, на которых Хорватия должна была подчиниться Венгрии, после того, как Венгрия получила новый статус в результате изобретения Елизаветой двойной монархии, Штроссмайер был сослан во Францию. В разгар проблем, связанных с его телеграммой в Православную Церковь о Мефодии, его вызвали в район Венгрии, где император Франц Иосиф участвовал в маневрах; и Франц Иосиф воспользовался возможностью, чтобы публично оскорбить его, хотя ему было тогда семьдесят лет.

Это был тяжелый удар для него, потому что он любил Австрию и действительно был австрийцем, и он хотел сохранить Австро-Венгерскую империю, сделав хорватов лояльными и довольными вместо повстанцев, которые имели право на их сторону. . Снова и снова он предупреждал Императора о точной точке, в которой его власть собиралась распасться: о Сараево. Он сказал ему, что, если австрийцы и венгры неправильно управляют Боснией, они увеличат массовое недовольство славян в Империи до веса, который никакая администрация не сможет поддержать, и власть Габсбургов должна пасть.

Но что замечательно в этой карьере, так это не только ее героизм, но и веселость. Штроссмайер был дитем света, свободным от тьмы и ужаса. Лично он напоминал стройного, длинноногого и свернувшегося Ромео из «Ромео и Джульетты» Делакруа, а Джульетта, которую он обнимал, была сплошной грацией. Рассказы европейских знаменитостей о посещениях, которые они ему нанесли, читаются очень много. Чужестранец прибыл после ночного путешествия на небольшую станцию, далеко по ту сторону цивилизации, и был встречен молодым священником, за которым следовал слуга, описанный как « пандур с длинными усами, одетый в гусарскую униформу ». его в викторию, запряженную четырьмя пятнистыми серыми линиями Lipizahlen, которые до сих пор можно увидеть в Испанской школе верховой езды в Вене.Двадцать две мили они преодолели за два с половиной часа, и в конце у небольшого рыночного городка оказался настоящий дворец. Это было сделано в девятнадцатом веке, и это было прискорбно, особенно в этих краях. Существует теория, что упадок вкуса каким-то образом связан с ростом демократии, но она полностью опровергнута Австро-Венгерской империей, которая за последние восемьдесят лет росла из страсти к абсолютизму и к господам Мэйпл с Тоттенхэм-Корт-роуд. . Но в любом дворце было много чего. Великолепная аллея итальянских тополей, посаженная епископом в молодые годы; там был великолепный парк, благоустроенный самим епископом; там были оранжереи и зимние сады, подобных которым путешественник на восток не увидит, пока он не пройдет через Сербию, Болгарию и Румынию и не найдет свой путь к большим поместьям в России.Гость завтракал у открытого окна, пропуская аромат акациевой рощи, потрясающего масла и сливок с домашней фермы, венского кофе и булочек из муки, присланных из Будапешта.

Позже его отвели на богослужение в построенный епископом собор, где крестьяне, гордо одетые в славянские костюмы, слушали славянскую литургию. Затем было возвращение во дворец и вид на картинную галерею, увешанную произведениями искусства, которые Штроссмайер собрал при подготовке музея в Загребе.Он признался, что очень рад имперской оппозиции, которая задержала создание этого музея, так что у него был повод хранить эти картины в своем собственном доме. После прекрасного полуденного обеда епископ продемонстрировал свою коллекцию золотых и серебряных распятий и чаш славянского мастерства, датируемых десятым-четырнадцатым веками, указывая на высокий уровень цивилизации, который они символизировали. Затем епископ проводил посетителя по своей домашней ферме, чтобы увидеть липизахленских лошадей, которых он очень выгодно разводил для рынка, швейцарский скот, который он импортировал для улучшения местного поголовья, и образцовый молочный завод, который использовался в учебных целях; и он гулял с ним в своем оленьем парке, в одном углу которого он спас от топоров дровосеков участок первобытного балканского леса внутри частокола, воздвигнутого для защиты от волков, которые все еще разоряли эту часть Мир.Перед ужином гость немного отдохнул. Епископ прислал ему несколько обзоров и газет, Times, Revue des Deux Mondes, Journal des Economistes, La Nuova Antologia и так далее.

После ужина, на котором еда и питье снова были восхитительны, были часы разговоров, изысканных по манере, волнующихся. Штроссмайер прекрасно говорил на немецком, итальянском, чешском, русском и сербском языках, а также на необыкновенно музыкальном французском, который завораживал уши французов; но наиболее красноречиво он говорил на латыни.Это было его любимое средство выражения, и все, кто слышал, как он его использовал, даже когда они были такими учеными, как Ватиканский собор, были поражены красотой, которую он извлекал из этого не очень чувственного языка. В его разговоре, кажется, была явная красота первых латинских гимнов. Христиане, как и он, были одержимы пылом, который был тем самым качеством, которое требовалось для преодоления специфических ограничений этого языка. Это был пыл, который в случае Штроссмайера привел к великолепной и неизменной благотворительности по отношению к событиям.Он говорил о своих любимых хорватах, о победах их дела, о своей дружбе с великими людьми, как жаворонок может петь в воздухе; но о своей борьбе с Римом и Габсбургами он говорил с такой же радостью, как триумфальный атлет может вспомнить свои самые известные соревнования. Его посетители, которые путешествовали далеко, чтобы успокоить его в его ненадежном положении, вернулись домой в таком обнадеживающем состоянии, какого они никогда раньше не испытывали.

Это не персонаж жизни, каким мы его знаем; он принадлежит миру, который висит перед нами до тех пор, пока ноты арии Моцарта остаются в ушах.Согласно нашей грязной привычке, которая достаточно необходима, учитывая наше человеческое состояние, мы смотрим на него с подозрением, мы ищем змею под цветком. Все мы знаем, что значит быть пораженным чародеями и неверно истолковывать их обаяние как обещание, что теперь, наконец, в этой очаровательной компании жизнь может быть прожита без всяких предосторожностей, в смехотворном обмене щедростями; и все мы позже обнаружили, что это заклинание не обещало и ничего, абсолютно ничего не значило, за исключением, возможно, того, что железы их матерей работали очень хорошо до их рождения.На самом деле такие люди часто вообще не могут понять щедрость, поскольку эупептическое качество, являющееся причиной их обаяния, позволяет им жить счастливо, не чувствуя потребности в том, чтобы подслащивать жизнь любезным поведением. Они часто воздерживаются от пренебрежительных комментариев по поводу такого безумия, потому что они в некоторой степени используют дары щедрых, но даже в этом случае они обычно не могут сдержать свое презрение к тому, что кажется безумной распущенностью, идиотским вмешательством в действенный механизм корысти. Следовательно, биографии заклинателей часто сопровождаются предательством и жестокостью самого болезненного характера.Итак, мы ждем темных отрывков в рассказе Штроссмайера. Но они не приходят.

Похоже, что он обратил в духовный мир ту же радостную чувственность, с которой он выбирал чаши, итальянские картины, лошадей, скот, кофе и цветы. Он отвергал жестокость, как если бы это была забитая лошадь, и предательство, как если бы это был цикорий в кофе. Его эпикурейство не отступило от своей последней и высшей обязанности, намного более трудной, чем самый суровый обет воздержания, принятый аскетами; он предпочел любовь ненависти и ради этого пошел на жертвы.Единственными оставшимися ему товарищами были хорваты; ради них он оставил всех остальных. Но он никогда не колебался, чтобы выступить против хорватских лидеров по поводу определенных ошибок, ведущих к злобе и преследованию, которые возникали здесь, как они обязаны делать в каждом освободительном движении. Хотя он рисковал всем, чтобы освободить хорватов от господства Австро-Венгерской империи, он не потерпел никакой попытки разжечь социальную ненависть среди славян против австрийцев или венгерских народов; он никогда не позволял плохо говорить об императоре Франце Иосифе.Хотя он был самым ярым пропагандистом римско-католической веры, он не имел ничего общего с движением по преследованию православной церкви, которое настраивало хорватов против сербов. Он также поставил перед собой чрезвычайно деликатную проблему в своем противостоянии антисемитизму, который здесь неизбежно рос, поскольку феодальная система удерживала крестьян привязанными к земле и тем самым давала евреям фактическую монополию на торговлю и профессии. В течение тридцати шести лет, улыбаясь, он осмеливался отказывать своим друзьям во всех лакомствах, чтобы кормить зверей в их груди, и жил в опасности, сделав их своими врагами, хотя он любил дружбу превыше всего.